Владимир Сидоров

ЭЛЕКТРИЧКА

Стихотворения и поэмы

Москва
«Современник»

1988

БВК 84Р7
С 34

Рецензент Ст. Куняев

Сидоров В. Е.

C 34 Электричка: Стихотворения и
поэмы /Худож. Л. Зубарева.— М.:
Современник, 1988.— 109 с.

Неторопливая, как течение Волги, русская речь за-
вораживает несуетной cвоей чистотой. Каждое слово
здесь обдумано, взвешено. И это не случайно: ведь глав-
ное для автора - внутренняя судьба человека, жаждуще-
го духовной цельности и правды.

«Электричка»— первая книга молодого поэта.

4702010200 -169

М106(03) — 88 КБ-1-56-88 ВБК 84Р7
ISВN 5-270-00195-0

Издательство «Современник», 1988

В толпе

Вместо предисловия

Вливаясь по утрам в людской поток,
Я не мечтаю повернуть обратно.
Привычный путь. Витающий снежок.
Гул транспорта. Мельканье рук и ног.
Смех, говор, кашель, утренний зевок,
Сейчас же повторенный многократно.
Письмо от мамы: «Что молчишь, сынок?»

Я не один. Себе не господин.
Учителей провинциальных сын.
Моим уходом мир не обезглавишь.
Не Пушкин, не Гагарин — глина глин.
Но и от них ничем не отделим:
И кровь у нас одна, и дух един,
Покуда ты их чтишь, а не бесславишь.

Мне, может, тут недолго проживать.
А сколько еще надо разжевать
И в рот вложить наследнику и сыну!
Чтобы, когда придет тот крайний час,
Я знал: в нем пламень русский не угас.
Конечно, жизнь в сто раз умнее нас,
И все же — пусть горит неугасимо!

Сам я пока не много сделать смог.
Судьба не вышла иль... Прости, сынок!
Все ждал, когда и мой настанет срок:
Увы, не то, что мните вы, свобода.
Тем паче — пусть отметит некролог:
Вливался честно в транспортный поток
И все-таки не вышел из народа...

ПРОЩАЙ, СНЕЖОК!

* * *

Ту зиму я все-таки прожил
С грехом и стихом пополам
И предал сыпучей пороше,
Чего не доверил словам.

Все то, что в груди моей ныло,
Зияло, хрипело и жгло,
Январским морозцем схватило,
Февральским снежком занесло.

Но где-то в начале апреля
Опять подступила беда —
Снега продолбили капели,
А льды разломала вода.

А после и дождик заладил
Такой откровенной тоской,
Что стало понятно: не сладил,
Не смог... И махнул я рукой!

Чего же скрываться под крышей?
Я выбежал. Долго дышал
Прозрачной от влаги афишей,
Где дождик все даты смешал.

Плыла эта тумба куда-то,
Таща в повседневной тщете
И полузабытые даты,
И будущие — на щите.

Сквозь завтрашний день проступала
Вчерашнего дня маета:
Дебюты, триумфы, провалы...
И женщина странная та.

Мне счастья она не сулила,
Но вспомню — светло и теперь.
Вот только проститься забыла —
Сквозит в незакрытую дверь.

Чего она в жизни искала?
И что ее в жизни нашло?..
А рядом гремело, плескало,
Сияло, и пело, и жгло!

И вновь у промокшей афиши
Я с миром моим дорогим
И плакал, и верил... Но слышал
Слова, что не слышны другим...

Ноябрьский романс

В нашем парке всю ночь напролет
Ветер листья метет со скамеек.
Мы попали с тобой в переплет,
Из которого нету лазеек.
Листья круто уносятся ввысь,
Хлопья снега летят им навстречу.
Мы с тобой здесь случайно сошлись,
Об ошибке не может быть речи!

Парк наш в мареве белом плывет,
Снег заносит аллею глухую.
Мы попали с тобой в переплет
И не ищем скамейку сухую.
Нам метели с тобой нипочем —
Песня наша заранее спета!
Тень моя молчаливо плечом
Тень твою заслоняет от света.

Дождь нас моет и вьюга сечет,

Лист последний над нами кружится.

Мы попали с тобой в переплет —

Неужели все это не снится?

В этом мире огромном нашлись

И cказали заветное слово!

Здравствуй, ночь! О, постой, повторись,

Если можешь, когда-нибудь снова!

* * *

— Кто это под фонарем

к небу лицо запрокинул?
Твердь головой не пробьешь,

снег не растопишь рукой.
Что он стоит, говорю,

мне не давая покоя!..

— Тяжко, как отчая длань,

падает свет на чело...

Беговая

Л. Б.

Как на нашей улице
Не житье, а рай —
Трайлеры гужуются,
Дребезжит трамвай.
Под окном хохочут,
Плачут и поют,
По снегу топочут,
Спать мне не дают.

Лампу зажигаю,
Затеваю чай:
Муза дорогая,
Снова выручай.
Жизнь моя - заочница,
Дворик проходной,
Дура, полуночница,
Склад пороховой!

Погоди, прохожий,
Задержись на миг:
Па тебя похожий,
Я к стеклу приник.
Вот мое окошко
Желтое — точь-в-точь
В дегте меду ложка —
Светится всю ночь.

* * *

Душа хотела б быть сестрой
Другой душе...

Такой родимой,
Что, кажется, глаза прикрой
И позови — и станет зримой.
И — осязаемой. И в слух
Звенящий голос твой прольется.
И сердце бешено рванется
Навстречу. И захватит дух!..

О сладостный и страшный миг!
И меч ты обоюдоострый,
И жизнь дарующий родник.
Погиб? Воскрес? —

Припал. Приник!

Но души — вы уже не сестры...

* * *

О, как ты запутал, о, как же ты страшно запутал
Все в жизни своей — ни концов, ни начал не найти!
Гордыня ли то? Или вечная волжская удаль:
Вперед не загадывать — просто навстречу грести?

Да, все, что встречал ты влюбленным и радостным

взглядом,

Тобой становилось, врастало и в душу, и в плоть
Иль, за руку взяв, как дитя, шло доверчиво рядом —
Ты умер бы лучше, чем взять и прогнать его прочь!

Но разве ты бог, чтоб объять эти милые судьбы?
Но разве ты царь, чтобы всех без обид одарить?
Однажды ты понял, что самые страшные судьи —
Любимые наши, но их-то за что же корить?

Опять не уснуть... Как светает пронзительно скоро!
Накройся подушкой, зажмурь что есть силы глаза,
Куда же уйти от вселенского этого взора,
Всю ночь над тобой будут чьи-то рыдать голоса!

Так, значит, любовь — это наша бессонная совесть?
Ты жил как умел, но ушла в глубину твоя жизнь.
Будильник звенит. Продолжается вечная повесть.
Но Волга впадает в Каспийское море — держись!

Моя зима

Демисезонное небо.
Пятиэтажек кайма.
Словно прекрасная небыль,
Кончилась эта зима.

Пышная, сразу сжалась,
Сверху оставив грязь.
Да уж и той осталось...
Кончилась. Пронеслась!

Около детской площадки
Старой лыжни полоса,
Маленьких ног отпечатки,
Звонкие голоса.

Вот они ближе, ближе:
«Дядя, ты плачешь, да?»
Сломаны мои лыжи,
Не побегут никогда!

Лавочки, карусели,
Гриб — закадычный друг,
Помните, как сидели,
Не разнимая рук.

Не опуская взгляда —
Жадно — лицо в лицо.
А на руке — «Не надо
Трогать его!» — кольцо.

«Веришь мне?» — «Да!»... И снова,
Снова сходя с ума,
Я повторял это слово...
Где ты, моя зима?

Небо, упавшее в слякоть,
Туч и проталин рвань.
Дождик пришел оплакать
Краденый тот январь.

Был он хоть или не был?
Двор — как посыпан золой.
Серой простынкой — небо
Над полуголой землей.

* * *

Всю весну не высыпаюсь,
Только песенки пою.
Голубиной жаждой маюсь,
Май из луж глотками пью.

Эти стены слишком тонки,
Чтобы сдать да в ус не дуть.
Слишком яростные гонки —
Отосплюсь... когда-нибудь.

Вот опять он задувает
Над моею головой
И свистит и завывает,
Этот вихорь верховой.

И опять я мчу по кругу
И не знаю, что творю:
У себя краду подругу,
Другу лучшему дарю.

Ибо он на ипподроме
Непременный фаворит:
Все равно ее догонит
Иль — сама притормозит.

Что ж, коль так... Желаю счастья
Всей открытою душой,
Разорвавшейся на части;
Ну, прощай, мой Приз Большой,

И — прости меня!.. Из гонок
Нынче выйду я навек.
Лучше плакать, как ребенок,
Лучше таять, словно снег!

Вместе с голубем пирую,
В небо вечное гляжу.
Мир воскресший копирую,
Свет в себя перевожу.

Только этим и спасаюсь,
Лишь на этом и стою...
Всю весну не высыпаюсь,
Только песенки пою!

Прощай, снежок!

(Из М. М. Пришвина)

Прощай, снежок. Ты таешь. Мы
Не свидимся. Прощай!
Придет зима — у той зимы
Нам хватит снежных стай.

Но это будет снег другой —
Не ты во все года:
Он будет виться над трубой...
Прощай же навсегда!

И дым из труб, и пар от губ,
И високосный год,
И этот свет в окне, не скуп, —
И все, и все пройдет.

Все, все, что сбудется с тобой,
Останется навек
Пред этой светлою чертой...
Как нынче таял снег!

Он все свершил, и в нужный срок
Переступил он край
Земной судьбы... Прощай, снежок!
Я видел все. Прощай!

* * *

в. с.

Силой дождя и снега,
Млечным сияньем дня,
Ликом прекрасным — небо
Падает на меня!

К милой земле прижали
Ясные небеса,
Туч грозовых скрижали,
Звездные словеса.

Вот у воды склоняюсь:
Над головой — дерева,
Над деревами — аист...
Кружится голова!

Небо деревья держат,
Огнь грозовой маня.
Стержень ищу я, стержень!
Ты — не жалей меня!

В землю уйду по пояс,
В небо по пояс уйду.
Скоро умру. Опомнюсь —
Деревом прорасту.

Силой дождя и снега
Приподнимусь в высоту...
Падает, падает небо!
Или так быстро расту?

Розовый дворик

Занесла меня в розовый дворик,
Утопающий в талом снегу,
Смута тайная... Милый историк,
Ты прости, рассказать не могу.

По столице бесцельно шатаясь,
Мимо старых каких-то ворот
Шел я, воспоминаньями маясь,
Поднял голову, глянул, и вот...

Был он пуст, этот обыкновенный
И такой удивительный двор,
Лишь в углу отставник дерзновенный
Мучил палкой персидский ковер,

Да на лавочке кошка сидела...
Но такая здесь радость жила,
Что любая молекула пела
И любая снежинка цвела!

Боже мой, где он взял этот колер,
Уж не в небо ли кисти макал?
Эй, художник, я правда бы помер,
Если б двор этот не отыскал!

Новостройка, развалины церкви,
Дом доходный... Но нет, не грызня —
Тихий говор о жизни и смерти,
Толкованья, а не болтовня.

Воробьев партизанская рота,
Деревенский ручей, под хмельком
Лепетавший невнятное что-то.
Заплетающимся языком.

Это капель полет или клепка?
Капельмейстерской палочки стук?
Вот и все. И ни тени упрека.
Только радость, и краска, и звук.

Я впервые подумал, не пыжась,

Но и глаз не сводя с высоты:

«Все же главное в жизни — не выжить,

А в себе не убить доброты.

Ибо слава людская не мера,
Коль приходится душу скрывать.
Ты, любовь. И надежда. И вера.
Хлеб тот вечный. И Родина - мать...».

Я опомнился... Этого мало!
Из окошка, как будто родня,
Чьи-то бабушка, внучка и мама,
Улыбаясь, глядят на меня!

Из весенней тетради

1. МАРТ

Л. Дерюгиной

Гонец весны, любимец года,

Как он спешил сюда с восхода —

Сил юных не считал,

Уж под вечер вбежал на площадь,

Пал посреди честна народа

И лишь пролепетал:

«О, я не царь ваш многовластный,

Я только отрок сладкогласный,

Я только вестник из-за речки,

Весь в тающем снегу,

Я только взмах его десницы,

Я только звон его уздечки,

А он в шатре своем высоком

Благоволил остановиться,

А я, обув сапожки брата,

Бежал с восхода до заката,

Я — больше не могу!»

Конечно, вам знакомо волшебство

Певца садов, оврагов и калужин:

Он трель свою, как будто нить жемчужин,

Роняет в сердце — прямо в глубь его!

А снегирей порхающие спички?

А всех клестов кусачки и отмычки?

А суматошные свистки синиц?

А шум, подобный шороху страниц,

Которым осеняет нас орава

Кормящихся на жите голубей?
Да что! Обыкновенный воробей,
Встав в позу посредине тротуара,
Отмочит штучку глупого глупей,
А от восторга хочется на стенку
Лезть, иль скорей кого-то поздравлять,
Или, хватив двустволку о коленку,
Бежать на рынок — просом торговать!

Скажите-ка, вот этак, сердца близ,

Кого они зовут из-за кулис?

Наверно, нас. А кто на первой роли?

«Цви-цви, — я слышу, — лес, река и поле».

О, поскорей бы кончилась зима!

Не то чтоб опустели закрома,

Но ты, декабрь — железное пожатье,

И ты, январь — сверкающее платье,

И ты, февраль — военная свирель, —

Вы дороги лишь как родные братья

Моих друзей. Я жду тебя, апрель,

Все кисти окунувший в акварель!

Мне снится лета жаркий каравай.

Когда же май приподнимает край

Своей накидки бархатно-зеленой,

Характер мой меняется. С наклоном

Обратным я пишу стихи мои

И поспешаю в лес, где соловьи!

Сонеты тополю

Люде

Цикл стихотворений

Перед тобой, ветвей переплетенье,
Стою я в заколдованном молчанье
И не пойму, кто ты — мое отчаянье
Иль радость? Жизнь иль сонное виденье?
Я пред тобой иль ты во мне?.. Сознанье
Бежит в кусты — пусть все решает пенье.
Но ты всегда со мной, мое растенье,
Полно и силы, и очарованья.
И с высоты твоей весь этот дольний
Лазурный мир во всем его размахе,
Всей красоте, и радости, и страхе
Как я хочу включить в одно объятье!
Так голубок, бросаясь с колокольни,
За ликованье — сам еще заплатит!

Дитя родное солнечной Украйны,

Ты и в России прижился удачно:

Центр областной или поселок дачный —

Повсюду твой султан пирамидальный.

Люблю, когда весной полупрозрачной

Ты будто балансируешь на грани

Поры беспечной, молодости ранней —

И все: уже в зеленой свитке брачной!

А там грачи облепят всем отрядом —

Их гвалт смешной не назову я пеньем.

Потом и вправду запасись терпеньем —

Повалит пух... И все-таки ты рядом —

Мы в летний зной одной спасемся тенью...

Но и зимой одним сожмемся хладом!

Когда зима, прозрачная на срезе,
Как стрекозы умершей глаз и крылья,
Нас посетит, мы сложим все усилья
С тобою враз (а значит, и болезни).
Какой мороз! Ты, бедный, как в железе:
Коры коснешься — пальцы вмиг пристыли.
Под утро треск — я вздрогнул: уж не ты ли?
Нет, цел пока!.. А в князи мы не лезем.
Ведь так я говорю? И значит, ладно,
Что жизнь идет то холодно, то тесно?
И значит, все, что ныне неизвестно,
Придет в свой срок и к нам? А мы — ответно —
Придем с тобой туда, куда нам надо?
Тряхнем главой, седеющей победно!

О тополь! Ты лавиной водосливной

По осени падешь в мои объятья.

И не было на свете лучше платья

И наготы, столь радостно-наивной!

И нету на земле прекрасней стати,

И, веришь ли, смотрел бы неотрывно,

Все тут ли ты, хороший мой?.. И дивно:

Еще вчера кому-то слал проклятья

И на судьбу роптал... Секунда длится

Так долго, что, запутавшись в наклонных

Ветвях твоих, как бы застыла птица,

И не поймешь, парит она иль снится...

Откуда ж это снег взялся на склонах —

Нищих — вчера, позавчера — зеленых?

Еще одно я видел — листьев груду
Жгут по весне — так весело и больно! —
И пилят ветки лишние... Довольно,
Другие как хотят, а я не буду!
Жгут старое и юное. Спокойно —
Как мусор. В нашем парке и повсюду.
Прильпни язык к гортани, коль забуду,
Каким бы вырос ствол твой дальнобойный!
Пахнуло — сразу — будущим и прежним,
Со смехом в кучи собранным, зажженным.
Ужели нужно жить, пока хватает
Дыхания? Ведь этот дым — не тает!
Зачем, зачем все это видеть женам,
Простым, незабывающим и нежным?

Над головою бурю подымая,
Бегут твои серебряные волны —
То вдруг темны, то снова пены полны —-
За ветром вслед на всем пути от мая
До октября... Слова мои безмолвны.
Мне мысль приоткрывается немая.
И жизнь свою, как ствол твой, обнимая,
Листам твоим внимая, все я вспомнил!
О тополь, ты для топлива так тонок —
Да не посадишь, как цветок, в кадушку.
По мыслям ты совсем еще ребенок,
А мало ли с меня снимали стружку!
...И мечешься, былых времен обломок,
Гусиное перо в руке сжимая...

Зимой, весною, осенью и летом,

Извечным кругом ласково объяты,

Кому сваты, кому и супостаты,

А срок придет — умрем, по всем приметам,

Зимой — голы, по осени — крылаты,

А летом-то чем только не богаты,

Чуть по весне — хмельны, слегка с приветом,

А все, глядишь, вдвоем ума палаты —

Так и живем... Прижмет — по-волчьи воем.

Отпустит — вдруг по-птичьи защебечем.

Когда ж и щебетать, и плакать нечем,

Ряды свои сомкнем, а то и сдвоим.

Со стороны-то — топчемся на месте.

Пусть говорят. А мы с тобою — вместе!

Идет неповторимое столетье:

Здесь я живу и виден ты из окон,

А ветер пену рвет под водостоком...

Нет, лучше не жилось еще на свете!

На этот раз не выйдет дело боком:

Есть две-три мысли верных на примете,

И не помеха им мороз иль ветер —

Они уж бродят горьковатым соком.

...Дождь кончился. Ты в праздничном убранстве.

Вдаль облака плывут клочками ваты.

Сам воздух забродил от дальних странствий.

Но жизни в самый раз — не маловато.

И есть еще хорошие привычки —

Курить, смотреть в окно, ломая спички...

Вдаль унеслась могучая колонна —

Лиловых туч военная армада.

А ты со мной, мое большое чадо,

Хоть заслоняешь мне полнебосклона.

И в стороне от шума и парада

Она бурлит, твоя седая крона.

И жизнь моя, как ветвь твоя, наклонна

И рада мне. А большего — не надо!

Так кто ты мне? Увы, увы, не знаю.

То будто бы качаюсь в колыбели.

То ввысь тянусь, кормясь с его корнями.

Чьи небеса над нами голубели?

И вся-то жизнь — как сень его сквозная.

Ты, всюду ты!.. И кто-то добрый с нами.

* * *

Ю. Лощицу

На небе стая светлых облаков,
Как горстка в воду павших лепестков,
Зимою, летом, осенью, весною.
На светлом небе стая облаков —
Сегодня, завтра, и во век веков
Глаза прикрою — и они со мною.

— Тебя не понимаю, погоди!

Ты говорил, все лето шли дожди,

А за холмом, на берегу болота

Пал самолет, не выпустив шасси,

Он рухнул с криком: «Господи, спаси!»

И после все казалось — звал кого-то...

— Постой, я говорю про облака —
О том, как благодатна та рука,
Что держит их, как голубей в котомке.
А за холмом в тот день ударил ключ —
Чист и улыбчив, светел и живуч,
Он оросил горячие обломки...

На небе стая белых облаков —
Они, как льдины между, берегов,
Плывут — и омывает их волною.
На синем небе стая облаков —

Сегодня, завтра и во век веков

Со мной они, со мной они, со мною!

Сад

(Прощание с юностью)

Друзьям студенческих лет

Мы обитаем нынче в мире новых
Снов, телефонов, спален и столовых.
Но, стоя перед зеркалом в передней,
Однажды утром, вдруг и невпопад,
Мы юности припоминаем бредни
И шепчем никому не слышно: «Сад...»
Но вслух иное скажем: «Бога ради,
Довольно этих грез о вечном саде!»
А о душе? О счастье без преград?
Огородились каменной стеною!..
И вдруг мы слышим шорох за спиною
И чувствуем Дыхание и Взгляд!

***

Мне чудится глубокое дыханье.
С веранды дверь открыта прямо в сад.
Вся в голубом и розовом сверканье,
Стоит зима. Все стеклышки горят!
Глубокий снег — кустов почти не видно.
Лишь от крыльца уходит тропка в лес.
Сон сном, а мне и радостно, и стыдно,
Как будто бы я в сад чужой залез.
Открыта дверь. Играет луч на стеклах.
В саду зима. Не видно никого.
Но окна — все — в цветах — красивых, теплых!
Да, этот сон похож на волшебство!

***

Все думаю — кому мы подражаем,

Когда зимою, стоя у окна,

Мы, на стекло дохнув, изображаем

Детишек и любимых имена?

Что небеса, что лик родной, что окна

Жилых домов со стороны души,

Что та река, в которой лодки мокнут, —

Здесь молит все: «Дыши на нас, дыши!»

Дыши, дыши! А ты, душа, не бойся.

А ты, рука, пиши. Скажи стеклу —

Пусть передаст, что, мол, не беспокойся.

Мол, этот сон как поворот к теплу!

***

И вот весна! В провинции — с ручьями
И с брачным свистом скворушек (нежней
Не знаю звука!). В городе — с речами
По поводу весенних красных дней.
Кому что ближе... Есть, однако, место,
Где любо всем. Стыдливо, как невеста,
Сад, отражаясь в омуте небесном,
Плывет, как облак, бел и невесом,
Чтоб, торжествуя в августе тяжелом,
Услышать вскоре, как сбегает в желоб
Вода... вода... А там, устав от жалоб,
Своих, чужих, впасть снова в дивный сон!

***

Но этот год запомнят садоводы!
Мороз стоял два месяца подряд,
Какого среднерусская природа
Не ведывала. Полумертвый сад

Обугленные сучья, как в моленье,
Воздел. Но равнодушный солнца свет
Совсем иные наполнял растенья
Зеленой кровью. Ядовитый цвет!
Какие силы темные играли
Тогда во всех деревьях и кустах.
И не цвели цветы, а вмиг сгорали!..
О, если б с нами не бывало так!

***

Так и живем, все время отражаясь
То в друге милом, то во всех кругом,
То в глубине колодца — искажаясь,
То в небосводе, с детства дорогом,
То в зеркале. А в нем, как из бойницы,
Нам виден то строительный пейзаж,
То коридор клинической больницы,
То дом отцовский, сад заросший наш.
Пересекла равнину электричка.
Автобус, фыркнув, вышел на кольцо.
На остановке выхватила спичка
Из темноты знакомое лицо...

***

Но служба службой... Значит, до свиданья,
Наш вечный сад! Я верю — в дни страданья
Сюда мы вновь придем. Тогда встречай
Кустом жасмина прямо у окошка
Иль яблоком, упавшим на дорожку...
А ты, о юность, все-таки прощай!
Люблю смотреть, как облака проходят.
Все ж наши дни нас вовремя находят.

Теперь вот ты уходишь. В добрый путь!
Как сладко ты стучала каблучками!
Прощай! Иди вослед за облаками,
Для новых чувств освобождая грудь!

2. НА ТОМ БЕРЕГУ

* * *

Поздно уже ложиться —
Третьи поют петухи.
Вот и пришло — о жизни
Время писать стихи.

Призрачно. Тихо-тихо.
Только гудки на реке.
Часики нервным тиком
Вздрагивают на руке.

А на оконном экране
Проступает герань.
Вещи давно в чемодане.
Боже, какая рань!

Ты еще спишь, провинция,
Радость — моя — тоска.
Снится тебе провизия,
Куйбышев и Москва.

Спи. Улыбайся. Вздрагивай,
Руку мою теребя.
Слышишь — я здесь, окраина!
Веришь — люблю тебя?

Что за судьба нелепая —
Бросить, к чему навек
Сердце твое прилеплено...
Глупый я человек!

Нет, уж не повторится
Ранящая эта рань.
Утром пойду на пристань
Ты мне кивнешь, герань?

И — всухомятку завтрак,
И — забурлит вода...
Вот и настало — завтра:
Нынче и навсегда!

На том берегу

Поэма

Друзьям школьных лет

Не ведаю, как сложится моя

Шальная жизнь и по каким приметам,

Единственным из тысячи подобных,

Отыщется тропа или стезя

Моя. Пока не ведаю. Не знаю.

Еще друзей горячее дыханье

Затылком чувствую, еще нечетки,

Расплывчаты врагов моих черты.

А пыль дорог еще не въелась в кожу.

Еще не знаю цвета тех небес,

В которые, башку задрав, уставлю

Раскосые от зависти глаза.

И запаха цветов еще не чую,

Которые нечаянным венком

Сойдутся надо мной, в траву упавшим,

Чтоб обо мне, лежащем среди них,

Потолковать степенно: «Чей он? Чей он?» —

И, покивав друг другу головами,

Решить согласно: «Кажется, ничей».

Так чей же я? Я не хочу так вовсе
И не могу так: вырос — и ничей!

Да, помню городок, где я родился,

Тогда совсем еще провинциальный,

Ступеньками спускавшийся к воде.

А у воды названье было — «Волга».

На спусках громыхают колымаги —

От пристаней, наверх, и вниз, к причалам,

Откуда тянет свежестью речной,

Густой смолой и «Жигулевским» пивом.

Средь сотен лодок где-то там и наша,
С мотором ровно в три лошажьих силы,
Болтается. А мимо проплывает,

Как сказка, трехэтажный пароход!
Еще я помню, мы идем куда-то:
Знакомые, как будто догадавшись,
Что я люблю их, треплют по макушке
И спрашивают всякий раз: «Ты чей?»
Как мудр я был тогда, им отвечая
Всегда одно и то же: «Папин сын!»,
А мама добавляла: «Наш поскребыш...»

Да, был я их. Но вот ушел, оставив
По комнате разбросанные вещи
Да пожелтевших фотографий пачку,
Схвативших чьи-то чистые черты.

Зачем уходят дети от отцов?

Зачем отцы, глаза свои скрывая,

Щекою трутся о сыновню щеку

И, папироской рот не находя,

Зачем дрожат губами: «В общем... знаешь»?

Неужто лишь затем, чтоб через десять,

А может быть, и двадцать долгих лет,

Откликнувшись короткой телеграммой,

Вбежать сюда — небритым, постаревшим,

С порога: «Как?» — на цыпочках к постели,

Прижать к губам отцовскую ладонь:

«Прости меня... я слишком редко... Папа!»

И чтоб услышать: «Бог с тобой, сынок!»

Ах, память, память! Что же ты такое?
Мне кажется порою — сопричастность
Твоей судьбы какой-то высшей жизни —
Быть может, жизни целого народа,

Иль даже человечества всего,

Или Вселенной, где сосуществуют

Позавчера, сегодня, послезавтра

И тыща лет — как будто день один!

Порою, пробиваясь, как цыплята

Сквозь скорлупу, мы высунем наружу

Головку, оглядимся — и назад.

Тогда-то, в эти самые мгновенья,

Нам кажется, что некое событье

Уж было с нами, въяве представляем

Прапращура на поле Куликовом

Иль в полночь зрим пророческие сны.

О, разве можно память ограничить,

В прокрустово ее вгоняя ложе

Понятья «факт»? Послушай-ка, друг мой:

Ты говоришь, что помнишь чьи-то речи,

События, курьезы, что в газете

Описаны под рубрикой «О разном»,

И множество латинских выражений.

Ты, брат, учен. Однако это факты,

А память — та рифмуется с душой.

Послушай, за горами, за долами,

В моем далеком детском государстве,

Есть место, где я некогда умру.

...Там колокольчик день-деньской звенит

И только к вечеру угомонится,

Обняв подругу — колкую чилигу —

Меж поцелуев им всю ночь шептаться.

А вот ковыль сюда приковылял

Уже седым — состарился в скитаньях

И никуда отсюда не уйдет.

Там под горою плещется вода

С названьем «Волга» — коль родятся дети,

Любую реку Волгой величают.
Я, помню, тоже часто ошибался —
Названья путал: взрослые смеялись,
И я смеялся, оговоркам рад!..

Когда туман молочными ручьями
Тек по распадкам, приминая травы,
И звезды заволакивались пеплом,
По тропам, скользким от ночной росы,
Мы с нею шли к заветному обрыву.

За горизонтом что-то затевалось:
Там, в Азии, наверное, не спали
И жгли костры, полнеба озаряя,
Потом бросали в небо красный бубен
И говорили: «Солнце!» — так всегда.
Дозорный чибис раньше маху дал,
Теперь засуетился: «Чьи вы? Чьи вы?»

«Свои!» — мы отвечали, хохоча...

Там ящерица бойкая шныряет —
Вот замерла и смотрит из-за камня.
Там муравей, трудяга неуемный,
Травинку тащит — выбился из сил
И на ее колене примостился.
Беру его губами и пускаю
По делу своему. Опять касаюсь
Горячей кожи и гляжу: не злится?
Чего она так смотрит на меня?

Она вскочила, отвела глаза,
Потом нагнулась, сорвала ромашку,
Подумала, отбросила, еще раз
Взглянула, засмеялась и сказала:

«Какой же ты... ей-богу...» И помчалась,
Смеясь и плача, вскидывая ноги
Высоко и разбрасывая камни...

Так чей же я? Быть может, той далёкой,
Что в городе моем родном на Волге —
Ничья — по ископаемым остаткам
Записок школьных судит обо мне?

Сейчас пришла. На пальчики подула.
Швырнула папку. В полутемноте
Стянула через голову юбчонку
И распускает волосы, косясь
На дверь, что из хозяйкиной квартиры
Ведет в ее студенческую келью.
Широкими и влажными глазами
Глядит в трюмо: там комната пустая.
Там, золотистой тенью колыхаясь,
Она, закинув зябнущие руки
Высоко к голове, стоит и смотрит
Широкими и влажными глазами:
«Зачем, кому вся эта красота?»...

Так чей же я? И этого не знаю.

Не ведаю, как сложится моя

Шальная жизнь... Одно я помню твердо.

По тропам, скользким от ночной росы,

Приду туда и прошепчу, как прежде:

«Да будет жизнь. Пусть бросят красный бубен

И крикнут: «Солнце!» Пусть течет вода

С названьем «Волга». Я пришел. Я свой!..»

Потом забуду вещие приметы

(А каждая казалась откровеньем),

Запамятую страны и дороги,

Которые мне под ноги ложились,

Как будто просто берегом реки,

Ее изгибы плавно повторяя,

Сюда я шел. Зачем? Где все мне знать!

Как мальчик, что вымаливать прощенье

К родителям под утро прибежал,

В рубашке длинной путаясь ногами,

Размазывая слезы по лицу,

Я буду просто плакать, плакать, плакать..,

И кто-то скажет: «Вот ты и пришел...»

Пароход «Изумруд»

Глаза прикрою и увижу — лето.
У пристани — колесный пароход.
И времени неумолимый ход
Почую — снова — темечком нагретым.

Да, это август. Света перелом.

Лазурный перевал пятидесятых.

Но что я? В том году полубылом

Мне ведом только цвет. Да звук. Да запах.

На дебаркадер втаскивают трап.
Густой смолой благоухает чалка.
Гудит гудок. Взмывает в небо чайка.
И мы летим, летим на всех парах!

Ну — здравствуй, Волга!.. Берега бегут.
Навстречу пароход — басит степенно.
Тот — «Бриллиант», а этот — «Изумруд».
На палубе народ, мешки и сено.

И — лошадь. Лошадь!.. Милая родня,
Да сколько ж это зим и лет уплыло,
Коль все вы уверяете меня,
Что не было такого. Было! Было!

...Нет на земле греха и смерти нет.
Еще ни с кем беды не приключилось.
Лишь папа, мама да небесный свет.
Да лошадь — надо мною наклонилась.

Туманится горячий колобок...
Последнее, что вижу, засыпая:
Из-под меня стащила сена клок,
Жует и головою мне кивает...

Да, милая! Да, жизнь!

Ты будешь длиться.

Ты не уронишь этот теплый плод!

Хотя бы так, как этот тихоход.

Хотя бы так, как всхлипывают плицы!

Большая стирка

Подо льдом воркует сизая вода...

Ты ж, моя Самара! Ветер, полынья.

Серый день над Волгой. Мать на кромке льда.

Ну, а рядом вертимся — братик мой и я.

Воздымая рученьки, мать белье полощет —
Будто лебедь белыми крыльями полощет.
Ах, война проклятая, с милым развела!
Ты не плачь, отец хороший, нас вон родила!

Мы уже набегались — я и братик мой:
«Мамочка, мамочка, скоро ли домой?»
Лоб рукою вытерла: «Все, бойцы, за мной!
Голуби вы, голуби...» Хорошо зимой!..

Разлетелись по свету. Где ты, мама, где?
Словно утащило льдину по воде.
Я у самой кромки злой беды стою.
Дай мне, дай мне, милая, рученьку свою!

* * *

Дом на пригорке и за речкой луг.
За лугом лес, за лесом кудри хлеба.
Над головою коршун чертит круг —
И есть ли где еще такое небо?
Во сне увидишь и заплачешь вдруг:
О, сколько лет я в доме этом не был!

Не верь, коль скажут, что тебя забыл
Тот., что ушел, ушел — не воротился:
Он звал тебя — да в горле крик застыл,
Хотел проснуться — недостало сил,
Шагнул — валун под ноги подкатился.

Ты так подумай: «Горькая беда

Пришлась как раз на век его короткий.

Но помнит он и знает, что, когда

Высоко поднимается вода,

В бревенчатой своей косоворотке,

Не то средь слез, не то средь талых вод,

Гадаю я: не он ли там плывет?

Ах, кто это плывет сюда на лодке!»

И пусть тебе приснится, что, когда

Его зеленоглазая звезда,

Оставив твердь, на миг пронижет светом,

Как бы иглою, все леса окрест,

Ему любить тебя не надоест,

Что оборвется только жизнь на этом!

Русская Муза

Ни сил. Ни слов. Ни лестных мнений.
Жил. Заблудился меж людьми...
Приди скорей — и на колени
Ты голову мою возьми!

И прошепчи чуть слышно: «Милый!
Ты спи. Не думай обо мне.
Ты снова молод, полон силы,
Ты вновь в родимой стороне.

Купала близко. Полдень знойный.
Но в этой роще под горой
Ты слушай шум листвы спокойный,
А глазыньки свои закрой.

Спи, спи, дитя мое больное!
Мой муж и брат. Я не уйду.
Вослед за ветром и волною
Я тоже песню заведу.

О чужедальней той сторонке,
Где мил дружок теперь живет...
Мой голосочек тонкий-тонкий —
Ах, баба глупая ревет!

Зайдусь... А ты уже не слышишь —
Спаси тебя и сохрани! —
Все крепче спишь, спокойней дышишь,
Совсем другие видишь сны.

И чудится тебе — не дева
Рыдает горько над тобой,
А удивительное древо
Лепечет весело листвой!»

* * *

Есть в шуршании раннего снега
По еще не опавшим листам
Молодая какая-то нега,
В октябре неприятная нам.

Мы идем — и по лиственным крышам
За волной пробегает волна,
И когда остановимся — слышим:
Вся округа шуршанья полна.

А потом будто шепот горячий
Донесется: «Скорее... иди!»
И сейчас же всей кровью незрячей
Колыхнет твое сердце в груди!

Но в двадцатом безудержном веке

И природе, и даже душе

Верь не больше, чем взбалмошной девке:

Где-то доброй, а где-то уже...

И дорогою, с детства знакомой,
Мимо дедовских старых запруд
Поскорее правь к отчему дому,
Где давно тебя к вечери ждут!

* * *

После московской больницы
Снова в родном городке
У стариков на побывке... Не спится.
То ли часы на руке

Слишком растикались. То ли

С вечера папа храпел.

То ль от сердечной избавился боли,

А от любви — не сумел.

Комната зыбкого света,
Лунного света полна.
И далеко-далеко до рассвета,
Как в океане до дна.

В окна глядишь ледяные,
Словно в волшебный фонарь:
Здравствуй, в сиянии лунном, Россия,
Вера, надежда!.. Январь

Снежный, наверное, будет —
Вон как под утро пошел.

Ну, занесет, заодно и остудит...
Господи, как хорошо!

Так — что и жизнь за полушку
Отдал бы — нет, не берет:

Сердце в подушку, код страж в колотушку,
Неубиваемо — бьет!

Неотправленное письмо

Андрею и Вере Суздальцевым

Мой ангел, «нет» — и я умру!..
Я вижу, как вы улыбнулись,
Подумали... и вдруг надулись:
- Мол, пишут всякую муру —
Читать невмоготу!.. Вы правы —
Сейчас в столице ад прямой:
Пыль, вонь, жара, людей оравы,
А я как с неба: «Ангел мой!»
Простите праздного поэта
И не читайте, коль невмочь...
Но тут совсем иное лето,
А за окном — царица-ночь!
Я вновь в селе — и - во Вселенной.
Нить вдохновения ловлю
И... упускаю. Ибо денно
И нощно думаю: «Люблю!»
Как в юности — смешно и слепо!..
Вы спросите: «В который раз?»
Опять правы — звучит нелепо.
Пускай!.. Но я тревожу вас
Не для того, чтобы словами
Играть — на всем известный лад...
Я перед вами виноват.
Да и не только перед вами!
Мой ангел, в глубине окна,
За призрачным его кордоном,
Не ночь июльская видна,
А отражение, в котором
Мне трудно не узнать себя:
Я потерял давно границы,
Собой всю землю населя,

И даже этим стал гордиться.
В себе ищу себя, и в вас —
Себя, и в матери — себя же,
И в Родине, и в небе даже...
Что я увижу в смертный час?!
Друг пишет мне: «Таков поэт...»
А я тетрадку в угол брошу,
И выключу на кухне свет,
И подойду впотьмах к окошку.
Горячим лбом к стеклу прижмусь
И буду ждать, пока из мрака
Не выступит навстречу Русь:
Забор, ветла у буерака,
Два, три, четыре огонька,
Затем и целая деревня,
В туманном мареве река,
За ней зубчатые деревья —
Глухой, материковый лес,
Вглубь уходящий верст на двести,
А выше — вечный свет небес,
Родные млечные созвездья!..
Дохну на стеклышко. Протру.
И пересохшими губами
Чуть слышно прошепчу: «Бог с вами.
Наверно, все же не умру...»

Из летней тетради

1. ОКРУГА

Лес положил предел округе.
Ей за реку бежать не след.
И вот, мечтая о подруге,
Глядит она на божий свет.

Светает в три, темнеет поздно.
Бездонен ночью небосвод.
Гадает, когда август звезды
В подол ей сыплет. Жизнь идет.

И вместе с облаком белесым
Приходит радостная весть,
Что за рекой, за дальним лесом
Такая же округа есть!

2. РЕКА

Без умолку болтая,
Торопится река.
Бежит себе, плутая
Меж трав и тальника.

Кого увидит мельком,
То, сколько ни маши,
Голубенькою змейкой
Уходит в камыши.

Да так умеет кануть,
Чтоб уж забыть не смог:

Как будто бы на память
Завяжет узелок!

3. СВИДАНИЕ

— Легкими перстами
Поменяй местами
Волосы и рожь.
Уведи за плечи

В поле и в заречье,
Только не тревожь!

— Высоко над нами
Светлыми кустами
Звездный виснет сад.
А теперь легонько
Поцелуй. Не горько?
Ну, беги назад!

4. НОЧЬ

Бритый затылок родных Жигулей.
Кое-где кудри последнего хлеба.
Над головой наклонил Водолей
Лейку июльского звездного неба.

Одиссей

(Из Л. М. Леонова)

Нет для души целительней лекарства,
Чем слушать лепет ласковой волны,
Глядеть бездумно на чужие царства
И в полночь видеть радостные сны.

Хлебнув простора, сытые, как кони,
Несут нас вдаль тугие паруса.
Куда ни глянь, подняв ко лбу ладони,
Повсюду только свет... да небеса!

О, если бы отсрочить час расплаты
С немилосердно-ласковой судьбой,
Впрячь по бокам два облака крылатых
И — раствориться в дымке голубой!

* * *

Вдали от океанов и морей,

На средиземной родине моей,

У тихой речки, в старенькой палатке,

Сказать по правде, верится трудней

В возможность мировой последней схватки.

Такая благодать, такой простор!
Над полем синь бездонную простер —
Кто ни простер, а думаешь о чуде.
Случись сейчас непримиримый спор,
И что же — больше этого не будет?

А будет — что? Не верится... И вдруг
Примешивается какой-то новый звук
К свободному дыханию равнины.
Вот! небо режет на две половины
Огромный самолет, как тяжкий плуг. .

И все, душа, ты стелешься травой!

Один ушел за лес — над головой

Уже другой навис... четвертый, пятый...

Учения?.. И день померк живой.

И в небо смотрит мир, к земле прижатый.

По кругу ходят... Видеть бы солдат,
Которые во чреве там сидят,
Десантники — красивые ребята:
Наверно, с высоты на нас глядят —
Иль это не положено солдату?

Невольно взгляд на сына перейдет:
Как вымахал! Четырнадцатый год.
Из-под руки следит — не улыбнется.
Когда-то до него дойдет черед!
Однако если все-таки начнется...

Ну, а вокруг — такая красота!

С цыплячьих лет знакомые места —

Поля и рощи, омуты и броды

И вечная вот эта высота,

Что смотрится в испуганные воды!

Неужто даже в этом смысла нет?
И в некий час такой же самый свет
Осветит яму с рваными краями?
Но в сердце отчего горит ответ,
Что как-то по-другому будет с нами?

И в нем сейчас такая высь и даль,
Что нам туда и смерть сама едва ль —
Едва ль и смерть дорогу загородит!
Вот только этих мест безумно жаль!..
И самолеты — что ж, они уходят.

Вот и последний. Ты прости. Прощай!

Раз надо, значит, снова прилетай.

Да уж смотри там... чтоб не угрожали.

Ах, тридцать семь — живи не умирай!..

Спокойно дышит земноводный край,

И знойный воздух мельтешит стрижами.

Одуванчики летят!

Одуванчики летят!

Из-за леса, из-за речки,

Из-за поля ржи и гречки

С легким трепетом в сердечке,

Как летают на парад,

Так они на смерть парят!

Пухом, пухом полон рот!
Промолчу я, право слово,
Ибо с неба, ибо снова,
Как из отпертых ворот,
Жизни вещая основа —
Одуванчиков народ!

Одуванчики летят!
Это раз в году бывает,
Сердце врет — не забывает,
Не забудет никогда:
Август, царственно надутый,
Как пушинка, ветром сдутый,
Улетает без следа...
Лето, лето, ты куда?!

Ураган

ю. л.

Цикл стихотворений

С утра над лесом облака.

И в полдень — облака.

И знает умная река,

Что это все не на пока,

Все это — на века.

И если вихорь пробежит

По листьям ивняка,

То, ладно скроен, крепко сшит,

Дуб тоже знает, что вершит

Суд — не его рука.

Не воздух, а расплавленный поток
С утра был вылит лету на лоток.
Как брага, крепок. Как болото, топок.
Густ, точно клей... Но миллионом глоток
Он выпит тотчас, весь — в один глоток!

Полдень дали подрезал крылья,
И лежит она вся в пыли,
Словно птица с разверстым клювом,
Выдувая, как стеклодувы,
Знойный купол.

День — на мели.

Подёрнула небо белесая мгла —
Как будто округа глаза завела
И дышит едва, горемыка.
И слышит она, небеса распластав, .
Как где-то за лесом тяжелый состав
Идет, громыхая на стыках.

Пейте, дети, молоко,
Не гуляйте далеко —
В поле ветер свищет.
Схватит вихорь за вихор
И утащит за бугор —
Кто потом отыщет!

Гроза идет из дальней дали:
Смотри-ка — все сильней, сильней
Подхватывает поле, реку,
Дорогу, лес, с клюкой калеку...
И вот уже ни человеку,
Ни птице — не поспеть за ней!

Какая сила — за бугром!
Оттуда вой, и лязг, и гром,
И, взвизгивая дико,
Вихрь, словно полчище татар,
Хватает все: комар? комар!
Лес? значит, лес! Удар! Удар!
— Ну, а меня — возьми-ка!

И застыл перед объективом,
Словно молнией окатило,
Слава — дым, и хула — труха,
Гюргий-пахарь. Орало — сила!
Хороша его речь: тиха.

Сто лет ветла стояла —

У нашего двора:

Листвою трепетала,
Нарядна, здорова.
Но под его десницей,
Как девка, в пояснице
Сломалась — на дрова!

Лево? Право? — Не поймешь!
Ветер в глотку вбит, как нож,
Жжет трухой стекольной,
Шарит в воздухе пустом,
И торчит сухим перстом
Наша колокольня.

Вокруг — как цепами шарахают...

Что ж!

Коль время пришло, только ты разберешь,
Где правда моя, а где кривда...

Ты ждешь:

На — душу!

...И в житницу — добрую, рожь...

Дождь.
Тишь.
Дрожь
Лишь...

И снова округа лицо подняла
И смотрит туда, куда туча ушла,
Промытым, сияющим оком.
И снова бежит и смеется река.
И снова плывут над рекой облака
В молчанье глубоком...

Песня

Ядвиге Вайщук

На том берегу

за тихой рекой

опять поселилося лето:

телеги скрипят,

звенят голоса,

и косы поют на лугу,

и папа в распахнутой красной рубахе,

а мама в пузатое платье одета,

и значит, меня с ними все еще нету

на том, на родном берегу.

На том берегу

в глухом городке

растут потихоньку мальчишки:

играют в войну,

свистят под окном,

танцуют фокстрот на кругу,

орут под гитару дурацкие песни,

читают такие-то умные книжки,

но нет их на свете честней и чудесней —

уж это я точно не лгу!

На том берегу

в резном терему

никак не погаснет окошко

и легкая тень

по шторам скользит —

ее я всю жизнь стерегу:

ты книгу закроешь и дунешь на свечку,

опять за рекою рыдает гармошка,

и гулко стучит до рассвета сердечко

на дальнем, на том берегу.

На том берегу

мне снится всю ночь

в Пречистом-селе колокольня,

и голос отца

зовет меня вновь —

где лодка? — найти не могу! —

родные мне машут ветвями березы...

сейчас я проснусь — будет сладко и больно,

но пусть они катятся, поздние слезы:

туда все равно я сбегу!

3. МОЯ РОВЕСНИЦА - ВЕСНА

* * *

Вот так-то! Постоянное общенье

С двумя кругами кровообращенья —

Большим Садовым и Бульварным малым,

Бутырским валом, Киевским вокзалом

И Третьяковкой — не с архитектурой,

А с тем, что где-то глубоко под шкурой

Живет всю жизнь и озаряет лица

Моих соседей — жителей столицы —

В минуты лучшие — особым светом,

Какого нет ни в Питере всепетом,

Ни в тридесятом царстве... Да, общенье...

Затем любовь, наследника рожденье,

Хомут служебный — довершили дело,

И — капелькою — я влился в большое тело

Москвы, ее святыням вверил душу

И веры этой трудной не нарушу.

Да нет, приятель, я не о прописке:

Две комнаты в высотном обелиске,

Воздвигнутом на месте бывших зданий,

Увы, не шевелят во мне мечтаний —

Хоть завтра на провинцию сменяю...

И все-таки она — моя родная!

И если хлеб мне горек был порою —

Ее ль вина?.. России не открою,

Коли скажу: друг мой, не жаль и жизни,

Чтобы всегда, всегда в моей Отчизне

Вдали от всех морей и океанов
Сияла златоглавая Москва —
Великая столица всех Иванов,
Не позабывших своего родства!

Электричка

Маленькая поэма

Электричка, в которой я ехал,
Лязгнет дверью и взвизгнет свистком.
И уйдет. И сама себе эхом
Отзовется за ближним леском.

Я один на платформе безвестной:
Можно — руки в карманы — стоять,
Можно сесть и оглядывать местность...
Но опять этот звук, но опять!

И — рванулося сердце в погоню!
Что ему этот стук неродной? —
Там в четвертом иль пятом вагоне
Едет место, нагретое мной...

***

Хорошо, продираясь сквозь давку,
В дверь вагонную первым вбежать.
Чемодан можно сразу — под лавку,
А портфель — на коленях держать.

Тот портфель не простая обуза,
Ничего, что велик и тяжел, —
Ты привык и не чувствуешь груза,
А в пути он и письменный стол,

И таран боевой, и подушка —
Там журнал, о котором давно
Говорят, колбаса, четвертушка...
Ну, поехали! Рядом — окно!

* * *

Хорошо, хорошо из окошка
Видеть этот заснеженный лес.
Вон бежит одинокая стежка
И — скрывается между древес.

Кто прошел тут — куда и откуда?
Что он делал средь мерзлых осин,
Не внимая вагонному гуду,
На ветру этом жестком — один?

Где теперь он? Домой воротился —
Дует в блюдце и смотрит в окно:
Вот и месяц на свет народился...
Ты не сиживал этак давно.

* * *

Миг один — и пропало виденье:
Огороды, дома, переезд.
Край платформы. Гитара и пенье.
И свободных убавилось мест.

Здравствуй, племя пузатых кошелок,
«Дипломатов», портфелей, узлов,
До отказа заставленных полок
И впустую растраченных слов.

Победивших пространство и время
Поездов, самолетов, ракет,
Здравствуй, быстроживущее племя,
У которого времени — нет!

«Маг» врубили. Читают газеты.
Под шумок разливают вино.

Балагурят. Смолят сигареты.
Вяжут. Дремлют. Да смотрят в окно.

***

Там опять изменилась картина:
Поворот — накренился вагон —
И придвинулась сразу равнина,
Поле вдруг захватило в полон.

Не пойму — оно светится, что ли?
Или так свечерел небосвод?
И по этому чистому полю
Человечек далекий идет.

То провалится в снег по колено,
То дорогу нащупает вновь.
И за ним, словно к краю вселенной,
Та же самая строчка следов.

Как идет он — нет сил оторваться!

Но смотреть — тоже моченьки нет!

Что ты плачешь? Тебе не шестнадцать!..

Хорошо, дали в поезде свет.

***

Свет зажгли, и теперь за окошком
Мир сгустившейся вдруг темноты.
Только месяц скользит. Да немножко
Там, в окне, отражаешься ты

И соседи твои по вагону.
Отвернись и не пялься во тьму:
Ни по совести, ни по закону
Ты не сторож, не сторож ему!

...Спят. Вполголоса рядят и судят.
Курят в тамбуре. Учат урок.
И прибудет наш поезд, прибудет
На конечную станцию в срок!

***

Я портфель достославный открою,
Дефицитный журнал разверну,
Из наличности ужин построю
И в роман с головою нырну.

Хорошо, привалившись к соседу,
Человеческим греться теплом.
Пусть все катится к черту! Я еду.
Что не так, разберемся потом!

Что динамик вещал — я не слышал:
Укачало, пригрелся, уснул...
Вдруг проснулся. И тотчас же вышел.
Будто под руку кто-то толкнул!

***

Электричка моя убежала.
Я один на платформе стою.
Но какое же страшное жало
Растревожило душу мою!

То мне поезд ушедший помстится,
То хозяин в вечернем дому,
То следы... Не могу я решиться!
И на что — тоже я не пойму. '

В снег сойду. Свежий, чистый, глубокий.
Словно в детстве. Ко рту потащу.

Вот опять засвистел, огнеокий.
Ничего, этот я пропущу.

По вершинам прокатится ветер.
Птица вскрикнет и кинется прочь.
И опять тишина. Поздний вечер.
Если честно — то самая ночь.

В половодье

— Весна-красна,
На чем пришла?

— На сохе-бороне,
На холодной воде!

Моя ровесница — весна
Своих путей не выбирает.
Ржавеет плуг и борона —
Вода подснежная играет.

Еще вчера зима была —

О, как она над нами выла!

Какие горы намела!

И вдруг — поехало, поплыло.

Полузатоплены поля.
Звенят ручьи. Ревут овраги.
Снег еще тает. Но земля
Не принимает больше влаги.

И вот что сталося с рекой,
С подругой нашей невеликой —
Такой спокойной и такой
Голубоглазой, светлоликой.

Хмельной водой опоена,
Сама себя не понимая,
Мутна от края и до края,
Ревет и мечется она.

То вдруг опухнет, как от слез,
То, как с ума сошла, завопит —

И размывает милый плес,
И берега родные топит!

Плотины, дамбы и мосты
Вода безумная сломала.
Плывут заборы, как плоты.
И все ей мало, все ей мало!

Все тает снег, все тает снег!
Поплыли ульи и конуры.
В избу, как некогда в ковчег,
Вошли коровы, овцы, куры.

В трех, в двух шагах уже наш дом
От разгулявшейся стихии.
Кто подписал его на слом
И за провинности какие?

Иль в небе что-нибудь не так?
Иль в нас какая недостача?
(Хозяйка лезет на чердак,
Перебирает что-то, плача.)

Или совсем оборвалась
Между природой и душою
Та заповеданная связь,
Что землю делала родною?

Хоть кто-нибудь! Приди, шепни
С рекой ли одичалой биться
Или, как в пращуровы дни,
Воде играющей молиться?

Прости, земля! Вернись, покой!
Войди, душа, в родные дали!

Останься, реченька, такой,
Какой тебя мы с детства знали!

Нет! Коли веры нет в груди,
Ты вспять ей не прикажешь литься.
Стой и молчи. Смотри и жди.
Пусть все, что суждено, случится!

...И беспрерывно из окна
Ваш верный пес на реку лает.
Твоя ровесница — весна
Своих путей не выбирает!

Московский романс

— Прощай! Нам друг друга уже не будить
Нечаянным прикосновеньем

И утром на голову воду не лить —
Живую, как в дни сотворенья.
Мы оба умылися в мертвой воде,
Вот наши слова: «никогда» и «нигде»!

— Прощай! Нам отныне детей не рожать —
Больших головастых мальчишек,

Тебе под окошком рукой не махать,

А мне твоих слов не услышать.

Мы порознь родились и порознь умрем,

Лишь сын будет помнить, что жили вдвоем!

— Прощай! Помнишь, мода — посуду колоть
На счастье, въезжая в квартиру:

Единая кровь и единая плоть,
Как мы разлетимся по миру?
Неровные, острые эти края —
И где половинка моя, где твоя?

— Прощай! Я не знаю, какие слова
Должны мы сказать на прощанье.
Ну, будь хоть однажды всему голова...
О нет, только не «до свиданья»!
Захлопнулись двери, и щелкнул запор:
Прощай, мы чужие с тобой с этих пор!

— А были две рыбы с одним плавником...

— Две птицы со сросшимся клювом...

— Каким обдувало тогда сквозняком...

— Как каждая ласточка льнула...

— Как нас целовала ночная волна...

— И вдруг — раздвоилась навеки она!..

Так пели и плакали те голоса,

Блуждая в вечернем тумане,

Как птицы, взвивалися под небеса

И падали в пыль меж домами,

И снова, сливаясь, взмывали в зенит...

Но больше не слышно.

Лишь город шумит.

* * *

В час, когда тебя я встретил,
Я не знал, что ты красива:
Я шагнул к тебе, как дети
В воду прыгают с обрыва.

Эта глубь — моя родная!
Омуты и перекаты!
Никогда уже, я знаю,
Мне не вынырнуть обратно.

Не увидеть над собою

В ослепительном размахе

Это небо голубое

И на нем две вольных птахи.

Не казни себя, не надо —
Разве речка виновата,
Что светло и безоглядно
Прыгают в нее ребята?

Не душа твоя, не тело,
А судьба моя кривая .
Мной играла, как хотела,
Била о плоты и сваи.

Ты ж меня в себе носила,
На волнах, как мать, качала...
Если б воздуха хватило
Все опять начать сначала!

Не грусти, еще не вечер.
Как чисты твои истоки!
Как с волной играет ветер!
Неба свод какой высокий!

Что теперь со мною будет,
Знать ни ты, ни я не властны.
Я вдохнул тебя всей грудью:
Ну, прощай! Навеки здравствуй!

Коммунальная ночь

У соседей что ни день — рожденье.
И ночами, с силой наважденья,
Слышится блажной гитары пенье,
Дружный смех, стаканов перезвон.
Снова в моде сонные таблетки,
Счет до многих тыщ, судьбе отметки,
Ниже этажом заплачут детки:
Ночь длиннее и короче сон.

Ладно, в стену я стучать не буду —
Им еще на кухне мыть посуду,
В памяти пороюсь, из-под спуда
Вытащу те давние стихи.
И тогда, откинув занавеску,
Ты войдешь, как бы судьбе в отместку:
Шубку сбросишь, улыбнешься резко —
Ну, давай отмаливать грехи?

Мой пенал — отменная квартира!

Обстановка бани или тира:

Стол, кровать, заржавленная лира

И окно на ветреный восток.

Из окна посмотришь — крыши, крыши

Хорошо, хоть небо все же выше!

Но сейчас я ничего не вижу:

В жилы хлещет кровь, как в водосток!

Юности трамвай. В пустом вагоне,
Будто бы спасаясь от погони,
Хорошо в обнимку мчаться — о, не! —
Умоляю, глаз не открывай!

Как с горы летим в хмельном угаре,

Руки сами тянутся к гитаре:

Милая, сегодня я в ударе!..

Дикий треск. И только крик: «Прощай!»

……………………………………..

Господи, молю, мою помилуй
Милую. Всю боль мою и силу.
Молодость мою, мою могилу.
Верную и грешную жену.
Ночь стоит вокруг черней чернила.
Я стою с лицом белее мела.
Господи, меня тут слишком мало:
Только за нее молю одну.

За себя бы прежде помолиться.
Только где она — моя граница,
Если кровь ее во мне струится:
Выцеди по капельке — и пуст.
Пар от губ восходит к небу, жарок,
Ты лежишь, бесценный мой подарок:
Нынче уголь, завтра лишь огарок,
Послезавтра — тьма и холод уст.

Господи, прости ей, крепко спящей!
Вот он я — а ей пусть спится слаще,
Слышишь, подари ей сон слепящий —
Во все небо радугу-дугу!
Проведи ее сейчас по саду,
Дай изведать тень твою, прохладу.
Господи, прости, мне много надо:
Дай проснуться нам — на берегу!

В окна тянет сыростью и снегом,
Вьюга на коне несется пегом,
Сердце обмирает перед бегом —
Так вот и проходят наши дни.

Ночь стоит, как всадник пред ловитвой,
Я перед тобой стою с молитвой:
К чаше этой, до краев налитой,
Руку ты простри — и осени!

……………………………………..

Многое не скажешь, не напишешь. ,
Даже на стекло не все надышишь.
Слышишь ты меня или не слышишь,
Сердце мне сжимающий в горсти?
В наши будни входит смех соседей,
Так и мы войдем в смысл их трагедий.
Будто бы в одном вагоне едем.
Все — в обнимку. Господи, прости!

Свидание

Еще спортивный, но уже недужный,

Сжимая в кулаке билетик мятый,

В последний миг вскочил он в поезд душный,

До зоны отбывающий десятой.

Мест не было. Поэтому корзину

Под лавку сунул он и в тамбур вышел.

И закурил. На дачу ехал к сыну

И матери его. Супруге бывшей.

Сказать по правде, бывшей не бывает
Жена. Какой чудак придумал это?
Едина плоть себя не забывает,
Как ты ни разводи ее по свету.
Он дым пустил в разбитое окошко,
Где вспять неслись березовые рощи,
И сам себе сказал: «Она немножко
Ошиблась. Что бы ей кого попроще!»

Увы, он не был данником свободы!

Зато супружества ярмо двойное

Готов нести был через все невзгоды,

Однако... все же ссорился с женою.

Сейчас ее невольно вспоминая,

Вслед глядя уходящей электричке,

«Прав Пушкин, — думал он, — жена родная...

Семья, короче, тоже род привычки!»

Он пережил то празднество эфира,
Когда над нами небо голубое
И за спиною — половина мира,
А половина мира — пред тобою.

Над головой его звенели птицы,
И облак плыл, как шлейф у новобрачной,
И крови ключ бил прямо у ключицы!..
Он с электрички шел в поселок дачный.

Ах, наша жизнь! На дачных полустанках,

Давно забыв в трамвайных перебранках,

Мы узнаем нам данное в наследство

И свыше осеняемое детство.

С боков плыла железная ограда,

И, не признав, как видно, в нем собрата,

Мальчишки из приезжего детсада

Открыли вдруг огонь из автомата.

И тут он вспомнил, всем нутром сжимаясь,
Куда его тогда забросил аист,
Швырнув с размаху под листок капустный,
И где он жил, как в детстве, «густо-пусто».
И вспомнил он все осени, все весны,
Высокий бред мальчишеских мечтаний,
Пожар сердечный, холод високосный
И этот мед глухонемых свиданий.

Но в женскую любимую головку

Вмещается лишь то, что ей угодно.

Ведь изобрел же этот бес уловку,

Что, мол, без мужиков им жить свободно!

А заикнись — тотчас наизготовку

Цитаты, имена — загонят в угол...

«Найти бы, — он мечтал, — теперь подковку

И над дверьми прибить... от всяких пугал!

О, если б горизонт, как обруч звонкий,
Согнуть я мог вокруг тебя и сына,
Чтоб ты, как в детстве, бегала девчонкой:
Черешня, груша, яблоня, малина!

Чтоб соловей свистал, росла рассада,
А мир кончался дальним краем сада.
И лишь плода того срывать не надо!..
Нет, не могу... И ты не будешь рада...»

Вдруг сердце его прыгнуло, как мячик,
И мысль лишилась всякого порядка:
Велосипед чинил вихрастый мальчик,
А женщина в платке полола грядку.
Он понял, что сейчас его заметят,
Не смог сдержать блаженную улыбку
И с чувством, что не жил еще на свете,
Толкнул рукой знакомую калитку...

Часы с кукушкой

Птахи деревянной кукованье:
Раз, два, три... Как долог ночи путь!
Снилось мне опять твое рыданье —
Слава богу, больше не уснуть!

Под окном прошелестит машина,—
За стеною лифт затарахтит.
Одеяло съехало у сына —
Как он сладко и безгрешно спит!

Жизнь его, как тоненькая свечка,
Раздвигая тьму, во сне горит.
И стучит, стучит его сердечко —
О, как слабо все еще стучит!

Потому и быстро, и тревожно
Бьется в темноте еще одно:
Женщина, нам с ним всего дороже,
Рядом дремлет, свято и грешно.

А мое — о чем оно тоскует,
Родным — отчего стучит не в лад?
Прямо над душой опять кукует —
Да молчи ты, что ли, люди спят!

Господи, храни моих любимых,
За мои грехи не прогони.
Страх ночной пускай проходит мимо
И стрела, летящая во дни.

Лишь тебя зову я на подмогу
И губами жесткими шепчу:
«Что бы ни случилось, слава богу,
По-другому больше не хочу!»

Дотянуть бы только до рассвета,
И услышать щебет первых птиц,
И увидеть, как полоска света
Вдруг коснется двух родимых лиц!

* * *

Сон приснился в детстве: словно птица,
Над землею я парю ночной.
Но внезапно пройдена граница —
Ничего нет больше подо мной!

С четырех сторон глухая бездна.
Я назад не в силах повернуть.
Будто кто-то волею железной
Мой бесцельный направляет путь.

Дикий ужас сердце мял, как глину.
Крик истошный в горле комом стыл...
Сколько лет прошло, а ночью к сыну —
Чуть застонет — брошусь: не забыл!

В царстве ль мертвых ты, душа живая,
Побывала в этом детском сне?
Иль та бездна — бездна роковая
Дремлет от рождения во мне?

* * *

Когда, на волю Провиденья
Покинув бренный свой оплот,
Душа тропою сновиденья —
Тропою тайною — пойдет,
Тотчас же путницу обстанут
Толпы загадочных теней:
То в бездну жадную потянут,
То вместе с нею к небу прянут..,
О, как в ту пору трудно ей!
Внезапным светом озарится —
И снова морока полна:
И радуется, и томится,
И негодует, и боятся...
Подруга нежная — одна
Ты — и одною лишь любовью —
Покой ей можешь возвратить:
Поправить тихо изголовье
И спящего благословить.

Дважды два

Не верь, не верь поэту, дева,
Его своим ты не зови....

Ф. И. Тютчев

«Перед листом бумаги белой,
Не написав на нем ни слова,
Ты просидел сегодня целый
День — и сидеть намерен снова:
Глядишь отсутствующим взглядом,
В нем ни укора, ни привета —
Как будто не невеста рядом!
В конце концов, что значит это?»

«Ба, бунт!.. Шучу — прости, бедняжка!
Ты говоришь, что значит это?
Да то — неимоверно тяжко
Быть даже матерью поэта.
А уж женой... Что, дорогая!
Смеешься?.. Ладно. Для примера
Скажу: есть у меня другая
Невеста».— «Муза, что ли?»— «Вера.

Ну что, уже кусаешь губы?»
«Впервые слышу это имя».
«Пускай не Вера — Надя, Люба...
Нет, все же Вера: на латыни
Обозначают эти звуки
То, без чего душа не рада
И жизни, словно тяжкой муке.
Поскольку Vега — это Правда».

«Эффектно. Только... слишком сложно.
Нам жить с тобой в реальном мире,
Где все — не обижайся...» — «Ложно,
Но просто: дважды два — четыре!»
«Пусть так. Но истина конкретна,
А ты — ты лишь мечту голубишь!»
«Дай губы». — «На, целуй — и крепко:
Не дважды два, а сколько любишь!..»

«...Ах, милая, мне страшно стало:
Такая теплая! живая!
А я... меня тут слишком мало —
Одна лишь тень сторожевая!
Полумечта, полумолитва,
Полувопрос... И ждешь ответа
День... год... Вдруг острая, как бритва,
Мысль! — Так всегда приходит это».

«Что — «это»?» — «Скажем, вдохновенье.

Да, духа светлого объятье.

Души восставшей дерзновенье.

Прекрасной истины зачатье!

И ты ее, сперва стесняясь,

Затем гордясь, под сердцем носишь,

Сам постепенно изменяясь...»

«А дальше что?» — «Очнуться просишь!»

«Как пошло... перестань сейчас же!»
«...Потом — поденная работа,
Карандаша с бумагой тяжба:
Чего тут больше — вкуса, пота,
Упрямства, опыта, удачи,
Здоровья? — цех, прости, родильный..
Нет, вы глядите... Что ты плачешь?
Да ты не бойся — я двужильный!

Тебя не старше, не моложе,
Я просто взят не раз, а дважды.
Вот я с тобой... и с нею тоже.
Пью — и не утоляю жажды.
Все это от судьбы не спрячет,
Боюсь, срок жизни не удвоит.
И это вот что только значит:
Я есть. Аз есмь. И это — стоит!

Я тоже жив, но связан туже.

Я как бы дважды взят и взвешен.

Я сам себе два раза сужен.

Я и во сне порой поспешен!

И это не издержки ямба

И не уступка рифме точной:

Мне, как и всем, однажды амба.

Но сколько раз еще — заочно!

Ты спи, родная. Над страничкой
Я посижу. Ты спи, мой ясень.
Мы дорожим зажженной спичкой
И впопыхах ее не гасим.
И второпях ее не прячем.
И в темноте прозрачно-синей
То за окно глядим, то плачем.
И это — снег. И это — иней.

Зима...» И на бумаге писчей
Ложатся строки без помарок:
«Чего мы ждем, глазами ищем,
Как будто нам готов подарок,
И на любой садовой лавке
Присядь посередине лета,
Сорви пучок душистой травки,
Дунь, плюнь, шепни — и будет это!»

«Ты тут?» — «Я не уйду отсюда.

Дай руки — вон как крепко связан!»

«Прости меня, свою зануду».

«А ты — не верь моим рассказам».

«Мы будем долго спать, обнявшись».

«Мы будем жить, обнявшись нежно».

«Вот это мы». — «И это наше».

«И завтра?» — «Вечно».—«Дважды?» — «Смежно»...

Воспоминание о тополе

Как   лучший   сон — воскресник   возле   дома
В райгородке. Год пятьдесят девятый.
Дом новый, трехэтажный. Мама с папой
И все соседи — кто с киркой, кто с ломом.
Я тоже вырыл луночку лопатой
И посадил свой саженец законный,
Полил водою... А к руке — зеленый
Листок прилип. И — запах горьковатый!
...Окно   рукой толкнешь — и   вот он   рядом:
Громадный — выше крыши; узловатый —
Раз пять пилили, чтобы свет не застил;
Железный   весь — не   вывернешь   снарядом.
Чужой. Из-под моей он вышел власти.
...А ночью — тот же запах горьковатый!

Всесвятское — «Сокол»

Гвардии капитану Вениамину Платонову,
павшему смертью храбрых 17 апреля 1945 года
при форсировании Одера, и его семье

Беспощадной сражен суетой,

В восемь тридцать бегу я иа «Сокол» —

На работу... А в небе высоком

Тихо светится шлем золотой.

Над оснеженной купой дерев,

Над раскисшим троллейбусным кругом.

Над метро, куда мы, одурев,

Все несемся сейчас друг за другом,

Над кишащим людьми пятачком,
Над ревущим шоссе Ленинградским
И над всем нашим бывшим селом —
По названию церкви — Всесвятским.

Говорят, что ее возвели
При Петре, вскоре после Полтавы,
Чтобы люди Московской земли
Поминали героев державы —

Измаила и Бородина,
Севастополя и Порт-Артура...
В сорок пятом, казалось, она
Рухнет — разве могла кубатура

В день Девятого мая вместить
Вдов и сирот счастливой столицы?
Вот бы снимок сейчас поместить —
Тех, в ограде столпившихся, лица!

Прет к метро всенародный поток,
А навстречу, по краю, старушки.
На головке у каждой -- платок,
В узелке — карамельки да сушки:

Старичков дорогих помянуть,
Помолиться о нас, троглодитах —
Кандидатах наук и бандитах,
Надрывающих мамкину грудь,

Кто как может... Да мне ль осуждать,
О котором, далёко ли, близко,
Двадцать лет убивается мать —
Дочь поповская и атеистка:

Дескать, как изменился он тут!
Только что я — судьбу переправлю?..
Все мне кажется, будто бы ждут
Эти ратники, что я прибавлю

К славе отчей... Готов ли ответ?
Я в долгу, я в долгу перед вами!
Свет свечи, удивительный свет,
Отчего ты поплыл пред глазами?

И слились в золотое пятно,
И ряды свои плотно сомкнули

Вкруг Руси, словно тело одно,
Те, что шли на мечи и под пули,

Стар и млад... Ну, а мне тридцать семь.
Чем я имя Владимир прославил:
Что стыда не утратил совсем?
Что рублевую свечку поставил?

Стену теплую трону, шепча:
«Вы простите меня, дорогие,
Сам я должен гореть, как свеча,
Перед ликом любимой России!

Да поможет нам ваша броня
На ветру мировой заварухи!
Вы родней, чем бывает родня,
Вы — и эти, в платках, старухи!

О, Казань, Ленинград, Измаил,
Курск, Непрядва... А в небе Берлина,
Помнить, сталинский сокол парил?
Сила наша — неисповедима!»...

А над «Соколом» рокот и чад,
И поток человеческий мчится.
Обернешься невольно назад:
Как меняются русские лица!

И — опять с головою в поток.
Дальше путь каждодневно знакомый.

Есть пятак? И в метро со всех ног.
Целый час, как я вышел из дома.

Листопад

Цикл стихотворений

Кусты и деревья озябших дворик
Моей пролетарской Лосинки*.
Стремительно тает ваш летний покров!
А дальше-то что, сиротинки?

А дальше известно... Октябрь »а дворе,
Последний парад листопада.
Клей окна в высотной своей конуре,
И нежностей этих — не надо.

Да, так... Но какие тут были сады —
Черемухи, яблони, сливы!
Соловушки знали такие лады!
А главное — были счастливы,

Казалось, все встречные! Девичий смех
В гитарных тонул переборах...
Теперь здесь сквозняк пробегает, да снег
В древесных шуршит коридорах.

Огромные выросли рядом дворы,
Но с зеленью что-то случилось.

_________________________

* Л о с и н к а — жилой район современной Москвы, прилега-
ющий к станции «Лосиноостровская» Ярославской железной до-
роги. Совсем недавно — дачное место.

Небось не заткнули какой-то дыры,
Иль прямо в асфальт усочилась.

Пусть явится ангел — и с этого дня
Меня за природой закрепит,
И прелым листом забросает меня,
И снегом, и снегом залепит!

Оттаять весною. Цвести-зеленеть.
Опять коченеть на морозе...
С дерев обрывается гулкая медь:
И сердце — колотится оземь!

Полгода, волна за волною,
Над нами катилась листва.
Она нам дарила средь зноя
Прохлады своей кружева.

То льющимся в форточку шумом,
Как в детстве, баюкала нас.
То нашим нахмуренным думам
Мешал ее праздничный глас.

И вдруг — за три дня облетела,
Лишь прутья стучатся в окно.
И улица осиротела:
Неприбранно, пусто, темно.

Немногим уютнее в сквере,
Похожем на старый сарай,

Где дует в разбитые двери...
Да полноте, был ли тут рай

Зеленый? Свидетели, где вы?
Нет? Значит, за давностью дней...
Березы — как пленные девы,
И нет их на свете родней.

Не легче и воинам-кленам,
Рогатки уставившим в твердь,
Не сдавшимся, но обреченным —
Теперь это ясно — на смерть.

Безрадостно, голо и пусто.
И — семя ты или голыш —
Вжимаешься в землю до хруста
И — ребрами не шевелишь!

Позапрошлого века подарки,
Эти липы сплетаются в арки —
Их вершины над нами шумят.
Но взгляни — осыпаются парки,
И какие пейзажи сквозят.

Километра на два стройплощадка.
Комфортабельный микрорайон.
Автосервис — машинная матка.
Не поверишь, как больно и сладко
В небе стаю увидеть ворон.

Завтра праздник — и в воздухе ясном
Над пронизанным ветром пространством
Репродуктор: играет труба.
Осыпается жёлтое с красным,
Обнажается ствол и судьба.

Далеко во все стороны света
Стало видно. Однако за это
Мы с тобой в нашем парке пустом
Так видны, что твоя сигарета...
Может, ладно, докуришь потом?

Ибо все, чем мы тешили душу,
От досужей скрывая молвы,
Нынче вдруг проступило наружу.
Осень впрямь повернула на стужу.
Ах, как мало осталось листвы!

И стоим мы. Все к сердцу прижали.
Ничего отдавать не хотим.
И над складами, над гаражами,
Над бесчисленными этажами
Льется звук, на все небо один!

Испугалась, поблекла природа,
Обесцветилась пред высотой.
Будто в банке держали полгода
Иль плеснули в лицо кислотой.

Раболепствует мелкий осинник.
Плачет тополь. Бунтует сосна.

Ветер воет, варяг и насильник.
На отшибе береза одна.

Цвет листвы ее светом насыщен.
Вся она — восковая свеча.
И стоит над убогим кладбищем
Одинока, светла, горяча.

Оплывая от чудного жара,
Словно капли, роняя листы,
От подружек своих убежала —
Только небо вокруг да кресты.

Вот уж вслед за родимым лесочком
Отодвинулись все дерева...
Шепчет что-то последним листочком,
Чуя сень твоего Покрова!

Как будто с лица паутина
Спадет. И, значенья полна,
Откроется взору картина:
Наш дом дорогой, тишина.

Да скот вдоль цветущих обочин
Под пологом вольных небес.
Наш ветер, листвой озабочен,
Наш ветром взлохмаченный лес.

И поле родимое — наше,

И наш — за рекой — крутозем,

И эта бездонная чаша —
И все, что мы Русью зовем!

Чу! будто бы звон колокольный
Над полем плывет — благовест.
А может, дорогой окольной
Из дальних нагрянули мест

К нам гости? Вот было бы чудо!
Все ближе и ближе трезвон.
За что мне все это? Откуда
Такой удивительный сон?

И сердце тоска отпустила,
В нем радость, любовь, тишина.
Как будто бы мама простила.
Как будто и вправду — весна!

Ярославское шоссе

к. г.

Ты не плачь, что все дальше увозит автобус.

Посмотри за окошко — какие поля!

Не в разводах смешных ученический глобус,

А — вот именно — наша с тобою земля.

Там, за пыльным стеклом, как во сне, проплывают

Города и деревни, леса и мосты.

Солнце крест золотит... Разве лучше бывает?

Это Русь — никуда не уехала ты!

То не храмы ли лаврские с чудною силой

Все живое сумели в дни Смуты собрать?

Вы глядели со стен, и сказал тебе милый:

«Вишь, похитчиков сколько. Пришли умирать».

Это было давно и как будто не с нами,
И иные топтали наш край племена.
Почему же сухими от счастья губами
Повторяем и ныне мы те имена?

Слобода Александрова. Город Залесский —
Переславль. И озерное чудо — Ростов.
А земная-то ширь! А простор поднебесный!
Будто кто отодвинул гремучий засов!

Здравствуй, Родина-мать, наша боль и награда!
Ни о чем не прошу, только дай послужить!
Не грусти, говорю, слышишь, плакать не надо.
Это наша судьба. Надо ждать, надо жить.

Надо верить и ждать — хоть до смертного часа:
Смолкнет сердце, и выпадет книга из рук,
И расплещется свет ослепительный Спаса,
И не будет ошибок, не будет разлук!

Догорает закат. И несутся навстречу
Из ночной темноты села, рощи, холмы.
Никому не отнять то, что с нами навечно.
Это наша страна. Это мы, это мы!

Содержание

В толпе (вместо предисловия)

1. Прощай, снежок!

«Ту зиму я все-таки прожил...»

Ноябрьский романс

«— Кто это под фонарем...» .

Беговая

«Душа хотела б быть сестрой...»

«О, как ты запутал, о, как же ты страшно запутал...»

Моя зима

«Всю весну не высыпаюсь...» .

Прощай, снежок!

«Силой дождя и снега...»

Розовый дворик

Из весенней тетради

Сонеты тополю (цикл стихотворений)

«На небе стая светлых облаков...»

Сад (Прощание с юностью)

2. На том берегу

«Поздно уже ложиться...»

На том берегу (поэма)

Пароход «Изумруд»

Большая стирка

«Дом на пригорке и за речкой луг...»

Русская Муза.

«Есть в шуршании раннего снега...»

«После московской больницы...»

Неотправленное письмо

Из летней тетради

Одиссей

«Вдали от океанов и морей...»

Одуванчики летят!

Ураган (цикл стихотворений)

Песня

3. Моя ровесница — весна

«Вот так-то! Постоянное общенье...»

Электричка (маленькая поэма)

В половодье

Московский романс

«В час, когда тебя я встретил...»

Коммунальная ночь

Свидание

Часы с кукушкой

«Сон приснился в детстве: словно птица...”

«Когда, на волю . Провиденья...»

Дважды два

Воспоминание о тополе

Всесвятское — «Сокол» .

Листопад (цикл стихотворений)

Ярославское шоссе

Владимир Евгеньевич Сидоров

ЭЛЕКТРИЧКА

Стихотворения и поэмы.

Редактор Н. Егорова

Художник Л. Зубарева

Художественный редактор А. Никулин

Технический редактор Н. Ганииа
Корректоры В. Дробышева, М. Курносенкова

ИБ № 5435

Сдано в набор 01.12.87. Подписано к печати 15.04.88.
А 10065. Формат 70x901/32- Гарнитура об. нов. Печать офсетная.
Бумага офс. № 2. Усл. печ. л, 4,10. Усл. краск.-отт. 8,53.
Уч.-иэд. л. 3,35. Тираж 10000 экз. Заказ 736. Цена 40 коп.

Издательство «Современник» Государственного комитета РСФСР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли и Союза
писателей РСФСР. 123007, Москва, Хорошевское шоссе, 62

Полиграфическое предириятие «Современник» Росполнграфпрома
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, поли-
графии и книжной торговли. 445043, г. Тольятти, Южное шоссе, 30

Издательство «Современник»

РЕДАКЦИЯ ПО РАБОТЕ С МОЛОДЫМИ АВТОРАМИ