СЕРДЦЕ В НЕБЕСАХ
Я вспоминаю здесь о том юноше, которого я знала и любила, из которого поэзия била, как виноградный сок из лопающейся от зрелости кисти. Метаморфоза, с ним произошедшая, печальна, но она мне известна, в сущности, только с брошенных мимоходом чужих слов. Она вполне вероятна - нет почти ничего невероятного на свете; но от него самого ничего, хоть отдаленно напоминающего то, на что мне намекали разные люди, я не слышала. Он меня и мои убеждения ничем не обидел и не оскорбил. Так почему надо отдавать его имя на откуп тем, кто хотел бы видеть его только таким, каким он стал (по их рассказам и по их мнению)? Важные для меня люди всегда ценили меня за верность и надежность (и, может быть, только за это). Не стоит ждать, что я откажусь от этих качеств в угоду чьему бы то ни было желанию. Это имя всегда произносилось слитно, в один звук, светлый и звонкий - "володясидоров". И сам он был, когда мы с ним познакомились, светлый до прозрачности, как будто рисунок пером - линии его фигуры и профиля, острые и ломаные - нет, ломкие, - взлетали ввысь, туда, куда смотрели и его вечно задранный подбородок, и светлые его глаза. Да к тому же был он светлокудр и как-то беззащитно худ; врач сказал бы - "астенического телосложения", хотя тела как будто не было вовсе. Были длинные, в кровь оббитые о гитарные струны пальцы, была грустная детская - да ведь и был он совсем юн - улыбка... И был голос, забыть который, наверное, не сможет никто из его тогдашних слушателей, давно раскиданных во времени и пространстве. Знакомство это случилось в 1967 году (ох, как давно!) и мгновенно переросло в такую чистую, незамутненную ни вожделением, ни соперничеством дружбу, какой в моей жизни уж не суждено было больше повториться. Оба мы (как и многие еще наши товарищи) стихотворствовали, и именно с его стихами и песнями связаны у меня самые яркие картинки, сами собой всплывающие в памяти. Вот мы с Володей пешком идем от метро "Университетская" к общежитию (а расстояиние там приличное), вечер синий, идет снежок, мы по очереди читаем друг другу какие-то стихи и, увлекшись, не замечаем, что уже часа полтора стоим в нарастающем сугробе... Вот неранним утром, едва умывшись, идем с разных концов длиннющего общежитского коридора и, встретившись, читаем друг другу сочиненное за ночь... Вот идем - и тоже пешком, откуда-то из Черемушек на Воробьевы горы, и у Володи за спиной вечная его гитара... Вот многодетная мать, добрейшая Наташа, зазывает нашу неприкаянную стайку во главе с Володей к себе - "я картошки наварила, чай настоялся, а ты, Володюшка, спой"... Вот Володя вышел из очередной больницы (ох, много их было в его короткой жизни) и решил на скопившуюся стипендию купить себе туфли; позвал меня в этот поход с собой, и мы вернулись с туфлями для него (в этот день была мне подарена забавная фотография) - и почему-то для меня (я их потом еще лет пять носила), и потом эти туфельки оставят след в стихах, посвященных совсем не мне... Ни для кого, кроме меня, эти картинки ничего не значат, но в моей памяти они светятся такой небесной лазурью... Мне, как я теперь понимаю, выпала редкая, редчайшая удача - такую литературный критик (а такова, увы, моя профессия) и хотел бы, но не может купить ни за какие бриллианты. Мне довелось воочию увидеть, как из редкостно одаренного юнца, подвластного любому сильному поэтическому влиянию (ну, не любому - в списке поэтов, чьи лики проступали тогда на поверхности володиных стихов, не было все-таки случайных имен), стремительно вырастает мощный и нежный ПОЭТ. Знобящее обаяние его юношеских стихов не утратило своей силы по сию пору. А тогда... Он походил на виноградную гроздь, отягченную золотым соком: коснись неосторожно - и брызнет вино поэзии, и будешь пьян одним дыханием... Описывать его пение я не берусь - да и как словами можно передать тот перехват горла, те перебои дыхания, те подступающие слезы, ту тающую улыбку... Повернись судьба иначе, имя Владимира Сидорова было бы известно и любимо не меньше, чем имена Окуджавы и Галича. Но - не сбылось. После окончания университета, оказавшись в разных городах, мы еще переписывались, еще посвящали и пересылали друг другу стихи. Так у меня скопился этот архив, предлагаемый ныне вниманию читателей. Сохранилось и несколько володиных автографов. А потом - произошло то, что происходит всегда и называется "жизнь развела". В начале 70-х мы несколько раз виделись с Володей, потом уж этого не случалось. Через общих знакомых до меня доходили какие-то известия о нем, не всегда радовавшие, но всегда живо вызывавшие в памяти его образ. Да и невозможно было его забыть - он был утраченным подарком, о котором тоскуешь, веря в нечаянное чудо его обретения. Я увидела Володю еще раз - за несколько (немного) лет до его смерти. Выглядел он плохо, казался нездоровым, был как-то смутен и даже жаловался на жизнь, чего с ним отродясь не бывало. А может быть, я все поняла не так, и в нем тогда уже совершалась та тяжкая и громадная внутренняя работа, что в конце концов повернула его душу и привела на путь, которым он бесстрашно прошел до конца. У Володи тогда только что вышла единственная его книжка - "Электричка". Он подарил ее мне - и не обрадовал меня этот подарок. С юности знаемые наизусть стихи его в этой книжке по большей части изменены до неузнаваемости, обескровлены и обесчещены. По крайней мере, так почувствовалось мне. Что поделаешь... Слава Богу, сохранились ранние редакции, и не только у меня - нас ведь, любивших Володю, завороженных его поэзией, было много. Сейчас, готовя этот сайт и вновь перечитывая эти стихи, я снова въявь увидела сердце, буквально бьющееся в этих строках, услышала затрудненное и все же такое легкое дыхание поэта, для которого воздух был материнской стихией. И снова увидела ту высоту, с которой он не сводил глаз, что бы ни привязывало его к земле. О смерти Володи мне сказали по телефону. Ничего не хочу говорить об этом... Много лет во мне занозой сидела мысль о том, что надо спасти эту поэзию хотя бы для одного возможного читателя, не дать ей кануть в черную дыру забвения. И вот сейчас, из пространства, которого не существовало при жизни Володи, я вижу, как он идет по хлебородному полю русской поэзии, с гитарой, закинутой за спину, задрав к небу юную курчавую бороду, золотую, как стружка из-под рубанка того Плотника, которому он скоро отдаст всю свою жизнь... Но пока он этого не знает. Или - все-таки знает тайновидческим знанием поэта? Воззвавший: "Слышишь Ты меня или не слышишь, сердце мне Сжимающий-в-горсти?" - разве только сердечный приступ описывал он? В этом пространстве, как на дальней планете, мы ставим Володе неосязаемый памятник; пусть на нем проступают строки его стихов. Если удастся, здесь будут и сохранившиеся записи его живого голоса - песни и стихи. Любить и помнить поэта... На это не спрашивают разрешения.
Галина Гордеева
Стихов, посвященных Володе или различным образом
обращенных к нему, у меня оказалось немало. Публикуя их здесь, я пытаюсь хоть в
малой степени воссоздать ощущение воздуха, которым мы все ? и поэт Владимир
Сидоров ? в ту пору дышали. B.C. - Тебя ведь пальцем помани...
- Скорее в чашу мне плесни
Свое бесовское изделье,
Свое отчаянное зелье -
Чтоб я запомнил эти сны.
- Не понимаю, ты о чем?
- А это в родинках плечо,
А эта странная повадка...
- Что, милый мой, тебе не сладко?
Так пусть хоть будет горячо!
- Как близко в зеркале она
Туманится... Еще вина!
- Да мне-то что: не жаль спиртного,
Но ты допьешься до грудного,
Что толку от такого сна?
- Послушай, если кто-нибудь...
И если розу ей на грудь...
- Осыпется твоя обновка.
- А это что за остановка?
Прощай, чертовка! - Добрый путь!
1969
В.С.Ну да, кольца не разомкнешь.
Зачем напрасно спорить с ложью
И громоздить к ее подножью
В конце концов, такую ж ложь?
Но можно проще ? из кольца
Исторгнуть душу - на здоровье:
Смешенье смеха, снега, крови
И пепла пышная пыльца...
Все в пятнах облака - смотри!
Ну что ж, на то они и белы.
Ты оставляй во лжи пробелы
И думай: истина внутри.
1969
На эти стихи Володя сочинил песню; ее можно послушать на странице ГОЛОС.
Моему другуЯ поэмы не напишу -
Не по мне такая морока.
........................
Ах, как жить я тебя прошу,
Без меня ли, со мной - прошу.
И до срока, и после срока.
На каком еще языке
За тебя упросить мне Бога?
Друг мой милый, - рука в руке -
Ухожу от тебя налегке.
Ты живи хорошо и много.
Ты крути свою карусель -
Все коньки-то на ней горбаты.
Пой чужую песню про ель,
Пой свою - про змейку-метель,
Про колечко и про солдата.
Поднимись в полный рост, а я -
До плеча не достану. По локоть...
Пусть тебе дорога твоя.
А моя судьба - не моя.
Ты живи без меня. Без срока.
1972
ВолодеI. БЛАГОВЕЩЕНИЕ Он был прекрасен - в облаке весны И в облике неузнанного брата. И то, что было, называлось: сын. А то, что будет, названо: утрата. А что же есть? А есть чудесный день И длинный сад, к лицу прижавший ветви. Его едва пробившаяся тень Уже тоскою обдавала летней - Да, он дышал. И облако текло Лишь в двух шагах от моего вопроса: Как отражало бедное стекло Улыбку, обозначенную косо? Но сад был здесь. Он на ухо шептал, И повторял, и обмирал от жажды: Что, мол, пустяк, что улица все та, Что это было сказано однажды, И значит, можно это повторять, Не опасаясь мора или глада - Не плачь, дружок! - и, уходя из сада, Легко взглянуть. И веточку поднять. II. МАЛЬЧИК-КОЛОКОЛЬЧИКОт хорея до хорея Будем жить мы не старея. B.C. На макушке завиток...
Ах, постойте, дайте срок,
И сквозь кудри засияет,
Залепечет, заиграет
Солнцем вытоптанный ток,
Скрытый кожей родничок.
Будешь стар ты или млад,
Голощек иль бородат,
Геркулес или недужен,
Жизни нужен, с горем дружен,
Сын душе и телу брат -
Посмотри, какой парад!
Сколько шариков блестит,
Сколько пряников хрустит,
Сколько бантиков летает!
Вот стоит, слюну глотает,
С кем-то очень схож на вид,
Круто чуб его завит,
Свиты волосы в кольцо...
Погляди ему в лицо!
III. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ОТКРЫТКА
За окном совершается выход Плеяд.
Старый плотник торжественной думой объят.
А жена его, правя обычный обряд,
На груди раскрывает свой синий наряд,
Молоком намокающий; птицы парят;
Грудь белеется в сумраке еле.
Ты лежишь на соломе средь пчел и ягнят,
Ходит мир колесом, отражая твой взгляд,
Ты лежишь.
Тебе нету недели.
Балерина поет, и танцует певец,
И любовь возлагает свой бедный венец
В изголовье Твоей колыбели.
Три волхва над Тобой наклонились, птенец:
Белый Моцарт, в небесную дудку игрец,
Черный Пушкин, вернувшийся к нам наконец,
Ну, а третьего мы не успели
Ни назвать, ни узнать, ни схватить за рукав.
Только знаем, что он, как и эти, кудряв,
Только видим - смотри! - что бежит он стремглав
(Словно мальчик, монетку в ладони зажав!)
В небеса по сияющей ели,
Чтоб в угоду Тебе - уж таков его нрав! -
На Плеяды навесить качели.
IV. ВОЗДУШНЫЙ ПРЫЖОК
...та, что исподволь, понемножку
протоптала к тебе дорожку,
та, что ножкою бьет о ножку
и летит, как бессмертный пух!..
(Вы простите, Анна Андревна,
посмотрите сюда безгневно
и к похищенной дерзновенно
сей строфе преклоните слух)
...открывает мальчик темницу,
выпускает на волю птицу,
не печалится, не скупится,
бьет в ладоши звончее всех,
с детских пальцев, с руки ребячьей
в мир слетает моя удача
и летит, как трехцветный мячик,
в небесах рассыпая смех...
V. СМЕРТЬ ДОН-ЖУАНА
...И должен я благодарить судьбу
за то, что не лежу сейчас в гробу
и подыскать могу другую рифму,
пускай не очень складную - "люблю"?
Да, должен я судьбу благодарить.
Но как же быть? Мне нечего дарить,
нельзя ж на именины без подарка,
вот разве что воздушные шары...
Судьбу благодарить... Спасибо, Бог,
что ты про этот день меня сберег,
про этот день, а он уж точно: черный...
А в пироге-то - сорок семь сорок?
- Так я о том же... Знаете, Икар...
его сгубил совсем не тайный жар,
вся суть была в технической ошибке,
и самый анекдотец слишком стар.
- Так я о чем?.. я благодарен вам,
мадам Фортуна (если вы мадам),
вон тот малыш, наверно, ваш сынишка?
Да-да, сейчас... вот шарики отдам.
- Так я готов. Пройдите же вперед,
вы женщина, а женщине - почет.
(Сирень цветет, весь мир в лиловых пятнах.
Что отцветает, то уже не в счет).
Не плачьте, дети! Я приду обратно.
Кто ж
без меня
вам
песенку
споет?
VI. БОЙ НА КАЛИНОВОМ МОСТУ
Пал туман в поля и чащи,
Сделал мир ненастоящим,
Кровь застыла на бегу,
Слух горит: хотя бы слово
Услыхать из шума злого,
Словно пулю по врагу!
Гром ракетный рвется выше,
Голуби слетели с крыши,
Мертвый воздух раскроя.
Ах, туман ли, ночь ли, дым ли,
Как же в мире без любимых?
Прощай, радость-жизнь моя!
...А стеклянные копытца
Так звенят, что не укрыться
Даже в погребе от них.
Через заросли лещины,
В алой шапке, без кручины
Скачет сказочный жених.
VII. ДУРАК НА ХОЛМЕ
Я лежу на вершине холма.
Холм зеленый.
Не видны мне отсюда ни ваши дома,
ни короны.
Но я вижу зато над собою круги
горизонта,
лестницу леса.
Ах, какая летит амазонка
там, в поднебесье!
А луна - это дерево: листва на нем голубая;
вижу - облако-птица
к нему на макушку садится,
зевая;
на ладонь мне уселась пре-
красная бабочка Марса;
я Венеру леплю на конверт,
как почтовую марку.
Что написано в этом письме?
Я не знаю, не знаю.
Я лежу на холме, на холме.
Небеса созерцаю.
А зарею, зарею,
когда вы храпите в постелях, -
холм вращается подо мною
наподобие карусели!..
VIII. ЛИСТИК
А что было на этой картинке -
Неизвестно. Остался лишь листик.
Тонкий лист папиросной бумаги,
Да еше с оторванным краем...
Видно, кто-то крутил папиросу
И ронял торопливые крошки
Табака на пустую страницу.
Интересно - куда торопился?
май 1972
Надежде ВасюченкоБрат мой милый, темен час,
горло высушено зноем,
и колышется у нас
твердь земная под ногою.
Но взгляни: смахнув с лица
облак смутный и печальный,
вечным взглядом небеса
в путь нас провожают дальный.
III
На ощупь влажным жаром пышет мир,
на вкус - солоноват и щиплет небо,
на дружбу - он колюч, хоть нет в нем злобы...
Но главное - слышны ль в нем звуки лир?
31.03-04.06.1974
|