Москва опять не принимает.
Встревожен аэровокзал:
одна из самых белых магий
пускает пыль ему в глаза.
А мне не холодно - не жарко
и даже некого винить,
мне провожатых не томить
и самого себя не жалко.
Моя привычная тоска -
одна из самых черных маний:
меня аэропорт не манит,
меня преследует строка.
Не принимает - и не нужно.
Когда бумагу изведу,
затею воду пить недужно,
а то - знакомство заведу.
Моя прекрасная знакомка
не устает платочек комкать.
В глазах и слава и позор.
Чтоб не был жуток промежуток,
я предложу ей пару шуток:
пусть расширяет кругозор.
Я так скажу:
"Мадемуазель,
меня преследуют виденья...
к тому же этот вечер бденья,
метельный бред, кофейный хмель.
Поверьте мне, я не обманщик,
но мне сдается, что шарманщик,
одевший шутовской колпак...
О ком я, бишь? Да в этом скетче
обманут разве что диспетчер...
Но этим и живет, чудак!
Его подручный на примете,-
смотрите: это мудрый вран.
На счастье даден вам билетик.
Поверьте мне, я не соврал.
Не принимает нас Москва,
а, может, надо, надо, надо...
Ведь не единая отрада
моя привычная тоска.
И кто-то плачет этой ночью,
и чей-то лижет сапожок
повизгивающий щеночек,
набедокуривший снежок..."
А я тебя имел в виду,
тебя не упускал из виду.
Забуду прежнюю обиду -
как снег, на голову паду.
Мы будем плакать и стоять,
в слезах стоять и целоваться...
А снегопад завьется вальсом:
не принимает,..
Благодать!
1968