поэма
М о с к в а
13 окт. 1967 - 18 янв. 1968.
Часть 1. Прелюдия.
Глава 1. Тема.
Тебя не перескажешь связно.
Ты - в вечность ускользающая нить.
Гамлетово "как соединить"
напрашивается...
Но пересказывать!?.
Вот Пастернак с его цепной реакцией...
Или Корнилов с вечной маятой...
Пусть будет так: запрятавшись в акации,
ты... или так: смеешься за едой...
Ты - это лакомость долек сочащихся апельсина -
солнцем зацелованных губ!
Ты - это лаковость капелек синих
искоса, на бегу!
Ты - это связка рассыпанных признаков:
пальцев, волос, переменчивых черт!
Ты - это бейся отныне и присно -
корня не извлечешь!..
Ты - это тайна: и голос, и горло, и груди -
грудь нараспашку, и жарко, и пальцы, как лед!
Ты это хохот гортанный, и гордый, и грубый -
грудой дробинок, уроненных на стекло!
Ты - это длинный взволнованный перечень
поз, ситуаций, поступков - всего бытия!
Ты - это тема, любимая, Верочка -
Вера моя!..
...все ж забавно: чем это кончится?
В полночь лампочка, бабочка корчится -
свет порхает... - Но вот к утру -
все ж забавно: чем это кончится?
Или сгинет в чреве закопченном?
Или
- Дом полыхнет на ветру!..
Глава 2. Вариации.
В переднем углу - иконкою,
пальцы в оковках колец
комкая, а по комнатке
похоркивает самец.
Думал - пустая и гулкая.
А он - притащил кровать.
Сидишь нахохленной гулькою,
и... некуда поцеловать!
В перышки дунуть хотелось,
чтоб вздрогнула. Тормошить
певчее это тело,
эхо гулкой души.
Чем мыкаться - умыкнуть
и смыться
в расчете на наглость:
"Пока там успеет смекнуть...
На-кось!."
Тебя хотелось, как пить
дать хочется умирающему,
как в праздник - в ладоши бить,
захлебываясь раешником.
Хотелось - назло - расстелить
скатертью-самобранкою.
Но поздно. Хотелось запить,
забыться за перебранкою.
Забыть хотелось, забиться
в угол. В себя. Забить
окна, двери. Глазницы -
крестиками - залепить.
Сбыть тебя с рук хотелось
и налегке - избыть!..
В гулкую хрупкость тела -
срубленной грубо избы -
от нечего делать, прогулкою
заскочишь. Чирикнешь: "Пляши!
Ты все нахохленной гулькою?..
Как бы растормошить?.."
* * *
Целую ручки
и - в неверие...
* * *
Мне недаром наушничал опыт:
да, сдается, опять не она.
Ты-то знала - хватаю оптом,
чтоб напомнила хоть одна.
Ты-то знала - ищу наощупь,
слепо сравниваю, теребя.
Ты-то знала - отдаться проще,
чем во лжи уличить себя.
Что же? Время заплакать и - пугалом -
стать в окошке: как я живу?
Ты, желавшая зваться подругою,
что ж не видишь, как я живу?
Что ж не видишь, что так же кончено,
как и начато - второпях.
Ты чего там пригрелась кольчато?
Уходи! Мне не нужно тебя!
Вот и самое время, маясь,
лбом горячим пачкать стекло...
Ты на чьей там на крыше, аист,
сунул голову под крыло?..
* * *
Я просыпаюсь: протяжный вой
ветра захлебывается в горле фортки.
Будит меня. И над головой
хлопотно хлопают створки.
Я просыпаюсь, желтеющий лист
ликом восточным прилип к оконцу.
Будит меня. И слезает слизь,
будто бы слезы со щек японца?
Я просыпаюсь. Холодный пес,
гладкий и грязный, целует в скулы.
Будит меня. Целует в нос.
Вздрагивает и скулит.
Я просыпаюсь. А лучше бы спал.
То, от чего убегал во сне я,
будит меня. О, с проклятой, с нею -
это ведь значит - и здесь совпал!
Только что видел - желтея лицом,
бился о стекла, скулил и вился
около ног простуженным псом,
именем Вера, как ветром, давился.
Это ведь значит - ты и я,
сон и бессонница здесь рифмуются.
Это ведь значит - крепость моя,
дом мой - защита только от улицы!
Я просыпаюсь - дома нет!
Ветер, собака (не укрыться!)
Будят меня. Назначено мне
Рыться и рыться в одном корытце.
Это ведь значит - по свету рыскать!..
* * *
О чем колокольчик лепечет, о чем? - Дон-день.
Язычком поперхнется и снова - о чем? - День-дон.
Ты спроси, полуночник, чего я ищу весь день.
И скажу: прошлой ночью я дом потерял, дом, дом.
Вон кустарник по сторонам поредел - исчах.
Мышь-полевка бежит, испугавшись меня - шух-шах.
А-а-а, и сам я не знаю, в какой предел мой шаг.
да и мысли, как мыши, шуршат в голове - шваль, швах.
Там, над лесом белеет, дрожит - дым, дым?
Если не ждут, но полюбят меня, там дом.
Только не дым, только не дом - пустяк,
Если не ты, если не там!.. Пусть так!
Вскрикнув, вспорхнут перепела: пить-полоть,
Значит, и здесь переплела путь плоть!
Это ведь хуже, чем потерять дом, кров.
Это ведь значит - идти и знать: там кровь!
Глава 3. Интерлюдия.
Вот конспективно исповедь моя.
Я не ищу ответов покаянных.
Свободна... Но, родная, окаянная,
верни и мне свободу бытия!
Ну что тебе? Я отпущу грехи,
Я отпущу тебя назад, в Измайлово.
Там хорошо. Там ты не будешь маяться.
Но отпусти и ты мои стихи!
Любимая! Когда б на белом свете
сыскалась глушь, где б я тебя забыл, -
в снегах по брюхо я бы волком выл,
но путь по насту был бы прост и светел.
Любимая! Когда бы хоть в аду
твоих шагов мне не был ведом шелест,
я б чертом стал, и свои поганый дух
я б первым сжег, вихляясь и ощерясь.
Любимая! Я даже в высших сферах,
неверный, что там? - бога обрету? -
Бог станет ложью, коль не будет веры,
а Вера надоела и в бреду.
Любимая! Я тосковал и зяб.
Я плавил снег, мешая с кровью выдох.
Но если бы нашел звериный выход,
перо бы в руки никогда не взял.
Любимая! Полсвета раскроя,
пройдя не раз от ада и до рая,
я страшную дорогу выбираю -
путь человека выбираю я.
Любимая! Живя во мне как тема,
ты знать не знаешь вариаций страх,
тебя не душит по ночам поэма -
чудовище о десяти главах.
Так жизнью стань! Я доведу слова
железные
до белого каленья.
Пройди как жизнь. И каждая глава
перед тобою рухнет на колени,
чтоб я не рухнул.
Ядом станет ямб,
хорей забьется в приступе хореи
и дольник изломается, хирея,
в тот час, когда откажутся друзья.
Да будет все! дорогу выбрал я.
О жизнь! О хрестоматия моя!
15 окт. 1967.
Часть 2. Зачатие
Глава 4. Было
Видишь, -
опять пришастал - не смог.
Здравствуй, моя невидимочка!
Тоскуешь чего-то,
платок мокр,
глазыньки -
нелюдимочки.
Горе какое!
Никак нельзя,
чтобы поющие, как соловушки,
замерли вдруг.
Да такие глаза -
даже другим -
но должны быть целованы!
А видел:
до донышка холодны.
Северные. Ледовитые.
Плавятся в глазоньках две луны.
Вытаю !
Прогляжу в глазах глазки,
продышу отдушнику.
Ты ведь, глупая,
можешь с тоски
выстудить душеньку.
Готов лучиться
в твое темно,
называть по имени...
Но -
будто бы вымерли...
Хочешь, буду пернатым чижом
в твоей нетопленной волости.
Пальчики
вытепли в перья-волосы:
все-таки
не чужой.
Это ничего,
что ростом велик,
не гляжу ясноликим красавчиком.
В полночь
вщелюсь к тебе, как блик,
и лоб
истанцую солнечным зайчиком.
А хочешь,
буду собака твоя,
белая и незлая.
Только погладь -
и буду я
взволнованно лаять!
Захочешь,
буду ручной Али,
в лампе поселюсь Аладиновой.
Щек зеленье протри - и:
"Вели,
любимая!"
Скажи -
и пойду подковками звякать
в гроб за тобой
по скифским обычаям,
радостен: "Взяла, взяла-таки!
вместе с другой добычею."
Могу в Останкине
телеверхом
взбалтывать звездное крошево:
"Знайте, дураки, какая Верка
хорошая!"
Близким не хочешь -
возьми приближенным:
солнца луч заслоню, палящ.
Бить придумаешь -
засмеюсь блаженно...
Только не плачь, не плачь!
Печальна - заплачу.
Смеешься - весел.
"Мне
все равно -
в шуты или в визири!..
Звонкие отчеканила:
"Сама я."
Все.
Вымерзли.
Значит, не веришь?.. И ты?!.
Ничей...
Единственный обладатель
несметного
сокровища...
Куда там! Оболганный казначей...
Подсуден...
Куда? Там кровища!..
Ничего, сумею... у всех на виду
сердце хлестнула: Геть его!..
Думаешь, друзей наведу
и рухну,
корча трагедию.
Локти искусаны...Вертер...дурак...
пальцы, волосы...перепуталось:пальцы,
волосы...
А вот эта дыра -
видишь? -
душа называется.
Первой была б - не что? - идиллия!
Да местность эту
всякие исходили...
Какие-то верещали: "Поэт! Искусник!
Нежен-то как! А думалось мельче..."
Отнекивались -
экскурсии! -
традиционными гривенниками
душевной мелочи.
Ушли, потрогав,
Прямые, как роботы,
с единоутробным ропотом: "Врешь!.."
А я, выгребая, на зуб перепробовал
каждый брошенный грош.
Их шепоток, поцелуй, "караульчик"
тифом повторным переносил.
Узнал сам.
Поздно теперь:
не свернуть в проулочек! -
слишком уж разогнался.
И чудилось все:
воробьишкиным скоком
припрыгнет какая...
из неосторожных...
Заглянет и чиркнет:
"Хламу-то сколько!
Но ничего -
жить можно."
Слушай,
розничному и гулкому,
выреветь "караул" кому?
Какому такому
некоему?
Некому!..
* * *
"Крутится-вертится
шар голубой,
крутится-вертится
над головой,
крутится-вертится,
хочет упасть,
кавалер барышню
хочет украсть."
Глава 5. Экскурс.
Помните - Гете?
Вертер. Ночь.
Вермут. Письмо. Пистолеты от Лотты.
Сердяга страдает. Больше невмочь.
Не помню -
в лоб или в глотку -
но в мозг
засадил свинцовый комок.
Зато избавленье. Как вжарил!
Скажите,
а каждую б
ночь
он смог
в череп сажать
Земшарик?
Не злитесь.
Мне жаль паренька.
Человек
он добрый к тому же.
Спит и
не стоит будить.
Шагнем через век:
тоже
любили пииты.
Вот Маяковский: "Хотя жена,
но кроме звенящего имени Лиличка..."
Тут вот тоже
сидит одна.
Вологодское личико.
Что же - нежна?
Тоже - жена.
Сквозь времена
поза одна.
Улица изменилась,
Да песенка вам
и не снилась.
Вот эта улица,
вот этот дом,
вот эта барышня, что я влюблен,
гнев поменяла на милость:
"Спокоен? Умница. Где этот том?"
(Я - этот умница. Вы - этот том)
Но дело в том,
что в томе том...
Знаю:
сейчас шагать пойдешь,
себя из сердца
потащишь репкой...
Через пятнадцать лет
упадешь,
ботвой револьвер сжимая крепко.
Крутится, вертится -
не упадет.
Кавалер барышню
не украдет.
Гибель твою
позабудут еще...
"Флейта" сыграет в будущее!
* * *
"Улиц громады взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая,
какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?.."
Глава 6. Будет
Стой!!!
Или не слышишь, как эта шарманка
глушит его извечный шаг
до пределов комнатного, карманного,
шаркающего
чуть слышно в ушах?
Оглохла?!!
(бровь пошла к переносице -
вчиталась)
Рядом с тобой
сердца ребенок
родиться просится,
бьется, боится и просит любовь.
В камере ребер
голодом корчится.
Иконку,
благотворительница,
суешь на бегу?
Да нет... мы к хлебцу...
дай, миленькая...дай
хоть сухую корочку
губ!
Как бы растормошить...
Пророчица.
В берлоге разбуженным медведем
ворчит, ворочается.
Шатуном
по снегу уйдет.
Выходит, врал я: "собачкой выть и
чижиком пальчики греть"...
Некуда глубже!
Выйти! Выйти!
Он уже здесь на треть!
Сам ведь его.
Треножил жилами.
"Вякать?! К печенкам в тишь!"
Смотри, Вера,
в мешке шила
не утаишь!
Мне с ним, как дурню
с писаной торбою,
носиться по ярмаркам
от города к городу...
"Чудо? Кот в мешке? А подать его!"
И - вывалить
трепетатево.
Сле-
за?-
Нель-
зя.
Зу- ба-
ми
в лапу.
На-
зад
не
взять.
На
цепь
не
сцапать! -
Серьци,
сердце.
А оно на будущем, младенчески-непонятном:
"Любей, люба-авимо...люберце любольно..."
Вскинулась!
Сижу, лирически хил.
Мечты парят опереньем павлина.
Да кровь на губе.
Лак будто бы прикусил.
Или -
перекусывал пуповину.
Лучше молчи!
Даже в огненный обруч обьятья
не прыгну
с таким балластом.
Кусок попривычней сыскала; "Лижи в нос..."
Рыкнул,
не в силах отдать поклоника:
"Ладно. Живи. Разделяй и властвуй.
По корду комнат
гоняй поклонников
мелкую живность .
"Флейту" откроешь,
а Он - НЕ ХОДИТ!
Тесно стало.
Взял - и ушел.
К Тверской заставе.
Вечер холоден.
А закат - непревзойдимо желт.
Я поотстану, а он впереди.
Ласково рыкнет:
"Составь компанийку.
Влюбленный, что ли?
Давай - расти,
маленький!"
Глава 7.
Когда густеет звездное варево,
и тихо, и часики только "тик да так",
я с сердцем своим беседую так,
как баба брюхатая
с пузом
разговаривает.
Хорошо так беседую -
просто, добро,
руку для верности
положа на ребра.
"Знаешь, иногда бывает плохо:
ты вот бьешься в моей груди,
а в ребра снаружи лупит эпоха.
Скорее родись!
Мир увидишь. А он по глазам -
то детской ладошкой, а то - крапивою:
у горя и радости - одинаковая слеза.
И все-таки
полюби его!
Помнишь, носил тебя и пестовал,лирикой
подкармливал, чтоб не зачах...
вырастешь когда - отыщем место,
где я тебя зачал.
Землю узнаешь такую - Русь.
Многие забыли ее, глупы.
Сыном ей трудно. А ты не трусь!
Люби!
Взвиваясь в поднебесье,
в глуши, в глуби,
тверди ее, как песню,
люби!
Слово любое - соловушкой выпою,
песенку сочиню,
буду ходить и ужом, и выпью -
Ну!
Пеленками
в полях
пелена тумана,
Красным полумесяцем лунный диск.
Слова есть такие: "Люблю", "Мама".
Валяй!
Родись!
Пойдем дорогой гордо
от главного города
до деревенских жит.
Прохожие на улице
ежатся,сутулятся
под ветром голубым.
Дураки иль умницы?
Любых
люби!
Вот видишь, сероглазка?
Xорошая такая.
Люби ее негласно,
причудам потакая.
А эти смотрят буками,
серьезнят лбы
за книжками, над буквами.
Таких
люби!
А этот, видишь, хмур как:
глазишки злы, малы -
такой пырнет окурком.
И все ж, малыш..."
" А е-
сли бу-
дут мять
и бить, -
и боль,
и кровь,
и нечем
уже
любить, -
тогда
любить?"
"Люби,
сердечко!
Люби, ибо тебя хватит на всех. Люби, ибо, я знаю,
уже скоро, придут Времена Великой Любви. И не будет
любви безответной или несчастной. И если умрет одна
любовь, то не только поезда, пароходы, самолеты,
заводы встанут - нет! - но все сердца замолчат в
пятиминутном трауре. А ученые составят "Великую Хресто-
матию Великой любви." Люби, ибо ты принадлежишь тому
времени. Люби, ибо ты слышишь стуки других сердец.
Люби, но если будут отнимать это право или скажут,
что ничего не будет - бейся!"
Часть 3. Люблю!
Глава 8. Апрельские тезисы
Жизнь акушеркой щупает пульс,
дышит в лицо и шепчет: "Время..."
Время!
Какое хорошее время идет? а?
Нынче
проспавший его, как лекцию,
выглядит совершеннейшим идиотом,
ни черта не смыслящим в диалектике.
Сегодня этот дурак махровый
запомнил мне о сирени..
Тоже махровой. Пускай. Не трону -
такой доброе время.
Да и я, улыбаясь, слоняюсь без крова
самым махровым.
Какое прозрачное время в апреле!
Время.
Время прочистить горло от глоточной
криком,
выйдя на площадь.
Это не страшно, что черновики разбросаны
по комнате
грудой кровавых простынь.
Вспомните
маму, свое появленье -
Не просто!
Не - время!
Время убрать
листочки фиговые,
любовь прикрывающие, как место срамное.
Ждите - явлюсь
вездесущий, как Фигаро:
"Сидоров!
Хотите
вместе со мною?"
Время руки,
тоской закованные,
раскинуть,
как роженица ноги
разбрасывает,
и мир облапить.
Пожили "вне закона".
Кончилась эмиграция.
С рельсами апрельскими
колеса - в ругань,
пыхчу
паровичком ильичовым маленьким.
Садовое Кольцо - поворотным кругом.
Зеленая улица!
И-и-измаилово!
Скорее, время-
Лечу к Вере!
Встречный в грудь.
К Вере путь.
Спереди, сзади
скверики, садики,
ветки, вербочки.
"Здравствуйте, девочки,
а я - к Верочке!
Прощайте, звери,
опять к Вере!"
Просто, по-человечьи,
влюблен, доверчив.
Скорее, время, -
спешу к Вере!
Любимая! Жизнь!
Какая боль
кончилась.
Сегодня губами сухими
уже не шепчу,
а ору про любовь
истинную,
как имя.
Вон:
сегодня на всех перекрестках
личико вологодское
портретиком боговым
целую, -
предводитель хода крестного
верующих любови.
Нету того, убогого! -
трагически спекся в разгаре прений -
вышло время.
Вре-е--емя!
Сегодня клянусь
предсмертным выдохом.
карой клянусь любой-
В ЖИЗНИ СЧИТАТЬ ЕДИНСТВЕННЫМ ВЫХОДОМ ЛЮБОВЬ!
Глава 9. Один из невозможных вариантов эпилога
Опухшее,
мутное,
заспанное
светило
силится втистуться
меж разодранных век.
А было - светило.
Когда это было?
какой век?
которой эры?
Люди!
Какой вы веры?
А было - будет.
Ничего не будет.
Зачем будят?
Потно. Тупо.
Кухонный чад.
Вот так Гулливер, лилипутами спутан,
встретил
одно из добрых утр.
О чем эти маленькие кричат?
тыщами лезут
на и внутрь,
миллионы - вокруг:
глазишки - как пулеметы спаренные.
На лбу испарина. Ну и спал я!
Кричат - Испания. Почему Испания?
Битва? За что битва?
Разглядывают подробно
афишку, что на груди прибита,
как на стене ипподрома.
"Всем! всем! всем!
Только один раз!
Всем желающим дверь открыта.
Спешите: только один раз.
Только у нас!
Коррида!"
Место сбора - грудная клетка.
место мести - ребер бочоночек.
Волокут быка... Мало лет как.
Так - бычоночек.
Малолетка.
Это - я - человечье сердце.
Этот зал - грандиозней "Гранд-опер".
Размещайтесь в ярусах ребер.
Се о!
Начинаем сейчас. По звоночку
смелых - в центр, остальных - на фланг.
Высоко на столбе позвоночном
головы болтается флаг.
Справа оживленье: "Слыхали...новый...
армянскому радио
задают вопрос: почему "к вам" пишется в два слова,
а "квас" -
в одно?.."
Смех...
Прекратите! прекратите бога ради!
Ненавижу вас всех!
вас всех!
А какой-то блуждающий витязь
спотыкнулся у входа в портик,
разглядывает - что за хреновина?- ковыряет ногой.
Что он делает! Остановите!
на пульсирующей аорте
разве можно?..
"Милачок, -
возникает один старичок, -
говорили тебе: абортик...
поторопился...эх, дурачок..."
Так в каком же я веке? а?
"Хуй
на!"
А-а-а-а!
......................................
"Вы, меня называвшие другом,
многоликим толпитесь кругом,
вы - и глаз ослепительный жгут.
Жгут!
Жгут глаза, душат разноцветной гирляндой. В середине
- мои - кровавые от бессоницы. Остановившиеся, почти
вылезшие из-под красных век, эти сгустки крови будут
смотреть в вас. И вы раньше моргнете.
Но я люблю вас! Все: укоряющие, и соболезнующие,
жалящие, жалеющие и попросту - жалкие - всякие, всякие...
Вот вы, черные, застывшие, словно в вас плеснули
кипятком, вы ведь тоже любили ее? Так за что укоряете? -
Я только любил...
А вот - сразу две пары серых. Вы ведь любили меня?
За что же укоряете? -
Я только любил...
А вы, бесцветные, безразличные, вам все равно? -
А я люблю...
А вы, ненавидящие всё и вся, ненавидите? -
А я люблю...
Ну, а вы: и ты, и ты, и ты...
Ну, а ты, из тульских легатов, -
Друг ли тайный, легальный ли гад-
выпускай, если есть, легавых.
Хватит лгать!
Ну, а ты, из самых красивых
от Гольфстрима до Куро-Сио,
что же в пятнах твое лицо?
Жарь лассо!
Ну, а ты, программкой прикрылась?
что же прячешь пухлое рыльце?
аль в пуху? Сменила бивак?
Добивай!
Как люблю вас того и ту...
Ату его! Ату!
Мне возможных решений не надо.
Я искал единственный выход.
Мне на гадов годов и выгод...
Ссышь, помада!
Кровь не портит багровых мантий,
не марает высоких перьев.
Выходи по красному зверю!
в вероятность я мало верю -
Я -
поэт, а не математик.
Мать ее!
...............................
Мамочка! Как же ты любила меня!
Как любила! - от пухлых мочек
и до пяточек - как любила!
Это было ведь, было, было,
что всегда звала: "Мой комочек".
Ты всегда говорила, маменька,
что у меня такое большое сердце.
А оно - вон! - внизу бегает
бедное, маленькое...
Се о!
Мамка! там - на этой площадке -
там разбрызнется сердце мое,
и, ликуя, клочья-остатки
сволокет крюками людье.
Мамка! там будут мять и коверкать
это! полное! всклень! любви!
Видишь - там вон - любимая, Верка...
Полюби ее, полюби!
....................................
У-у-у-у, люблю-у-у-у...
У-лю-лю-у-у...
....................................
Перекошенная арена,
ртом нутро от страшного крена,
глаз косых ослепительный жгут.
Ждут!
По программе - прольется юшка, -
голуба, как сказали, кровь?..
Ты прикрой ей глаза, подружка,
не попомни...греха, закрой!
А по шуму - не догадаться:
(Ты смеешься, и я весел!..)
А когда облегченно раздастся:
"Все-о-о"...
(только что на траве краснеет?
нет, родная, смейся! не плачь!
это в драке потерянный плащ...)
... С нею
ты поедешь назад, в Измайлово:
вам автобусом шага два.
Хорошо там: блестит трава.
Я ее не заставлю маяться...
Вот ТЕПЕРЬ называй бессердечным...
Глава 10. Но
Измазана в крови моих поэм,
Ты - знаю - никогда не будешь каяться.
Но знай и ты: проступят ляпы пальцев
твоих
на лезвиях сюжетов, тем.
Ступай. Люби. Но помни: времена
сотрут следы разрозненной эмпирики,
и в Хрестоматиях любви и лирики
поставят рядом
наши имена!