Андрею Суздальцеву
Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобно, милый снигирь?..
Г.Р. Державин.
К чему б я это! Не пойму...
Владимир Соколов.
Уже в прекрасных числах ноября,
Когда зима в сценическое русло
Печально входит - дни календаря
Сменяются по правилам искусства:
Так чувство переходит только в чувство,
Так по свистку герольда-снегиря
В обоих кулаках разжатых - густо!
Об эту пору солнце полуслепо,
Как Гоголь, наблюдает издали
Дела зимы, а та - снимает слепок
С морщинистого облика земли.
Я говорю: обычный снегопад,
Доступный осязанью, слуху, взору,
Душой сродни великому актеру
И непонятен с головы до пят!
Судите сами - вечером, в потёмках,
Свалился на голову снежный барс!
Сей оборотень ныне стал котёнком...
- Помилуйте! Да это пошлый фарс!
- И что с того? Так шутит этот снег!
- Но, право, эти шутки не для всех:
Нам надобны добротные прогнозы,
А зто - формализм... метаморфо-о-озы...
Коль скоро существует зримый смех,
Кому нужны невидимые слёзы?
- О погоди! В серебряный рожок
Уже свисти, свистит декабрь-форейтор!
А ты свистишь в кулак? Ну что, дружок?
Как говорится, наша песня спета?..
Всё больше тьмы и льда. Всё меньше света.
Но посмотри: дрожат среди ветвей
Внезапные пожары снегирей!
* * *
Передо мной поспешные заметки
По поводу. Товарища дневник.
Его Державин. Снег за воротник.
На сердце снег. Два снегиря на ветке.
* * *
Ты не вошла в судьбу, а забежала.
Как в булочную. Денежкой звеня.
Толкнула локтем. Фыркнула. Меня
Любила или за руку держала?..
Державин, cнова не на злобу дня
И эта недоигранная роль,
И чувство локтя, вызвавшее боль,
И сказка без конца и без начала.
Что ж! Мы не любим книжку закрывать
На середине, как умеет ветер
И маленькие ветреники-дети,
Но никогда не сможет благодать!
- А что теперь мечтательный юнец?
Где мальчик тот, подкидыш и найдёныш,
Не наш, а человеческий детёныш,
Но выкормыш, питомец и птенец, -
Что он теперь: всё тот же несмышлёныш,
Или он стал серьёзным, наконец?
Как знать, как знать... Нехорошо болтать.
Однако тем, что был, уже не буду.
Я приобрёл возвышенную кладь,
Однако не забуду, не забуду
Того, что никогда не чаял знать:
Той осени возвратную простуду.
Я убегал от этого бедлама,
От наволочно-облачного хлама
И на кровать ложился - умирать.
Но над душой всю ночь стояла мать,
Беззвучная и тёплая, как лампа.
И сны не оставляла благодать.
К утру я креп и начинал сначала.
Воспоминаний мне не превозмочь,
Не миновать пленительную ночь,
Когда ты на плече моём лежала,
Ту ночь, когда ты в прошлое бежала,
Лепечущий плечу оставив след,
А я, ликуя, засмотрелся вслед.
Да что там! Приснопамятной зимой
Ты шла к себе. А я к себе. Домой...
Ах, я о доме вам не рассказал!
Какой он ладный, людный и холодный.
Как плакал я, что, никуда не годный,
Люблю - и всё! И в варежки дышал.
И как он называется: вокзал.
Моё поместье, если вам угодно!
Я шёл, не поднимая головы,
Тогда как вы меня не замечали.
Мои тревоги и мои печали
Зачем своими не назвали вы?
И, кажется, напротив, - отлучали!
Вы, купола воркующей паствы,
Зачем такими не были вначале?
Ну да, ну да. Угрюм и нелюдим.
Но вам-то я - как жизни приучился!
За то ль, что дар мой неисповедим?
За то ль, что от нее неотделим
Ничем, я самого себя дичился
И постепенно превращался в дым?
Вы помните - последней из утех
Довольствуясь, я возжелал обмана:
На перекрёстках света и тумана
Я так хватал губами грязный снег,
Как некогда - спасительную манну.
В её поющих змейках и позёмках
Круги долгоиграющей зимы
Я угадал - и канул в омут тьмы!
А вы и не заметили. В потемках...
Куда? Зачем? Да где же всё мне знать!
Откуда этот снег, щемящ и светел?
Откуда у меня на свете мать?
На белом свете... белом-белом свете...
* * *
Мети, мети, метельная страда!
Левее меть! Твои ручьи и струи
Прохладцей переметят поцелуи,
Растерянные некогда... тогда...
* * *
Мы не умеем славой рисковать.
Нам невдомёк земли поцеловать
За то одно, что все в неё мы ляжем, -
Куда милее пуховая тяжесть
Подушек и двуспальная кровать.
Однако смерть, cтопою равнодушной
Ступая, перехватывает дух,
Взметает к небесам кровавый пух,
Которым ты набил свою подушку,
И требует немедленной подушной!
О как мы любим, идучи на рать,
Играть в огромный барабан гражданства!
Однако разучились умирать.
Неужто мы разучимся рождаться?
Дар божий принимая простодушно,
Ты должен с мирозданием сломать
Куриную обглоданную дужку, -
Так, чтобы отдавая богу душу,
"Бери да помни!" - мог и ты сказать!
Так бредил я. А сам бродил, бродил
По улицам оснеженной столицы.
Уже не уличал и не судил,
А только молча всматривался в лица.
Отныне вы - сообщники мои,
Вокзалы, телефоны-автоматы,
Колена Золотой Трубы Арбата,
Где видел я любимого собрата
В последний раз и где слова любви
Я поднял, озираясь воровато.
В тот час, когда последняя метель
Стелила белоснежную пелёнку,
А март cадилcя в лёгкую долблёнку,
Оставив ледяную колыбель, -
Не то летела в чёрную трубу
Душа, сломав непрочную заслонку,
Не то, беспечно оборвав судьбу,
Перевернули звездную солонку,-
Так иль иначе. Но раздался крик.
Он мог принадлежать звезде. Ребенку.
И оборвался тотчас, как возник.
Мне нечего бояться, мне, под гвоздь
Капели подставляющему пясти.
Уж не ее ли, с коей так спалось!
Да и не слов, от коих все напасти:
Вот этих вот, что некогда до страсти,
Но никогда до старости - не бось! -
Я принимаю, побледнем от счастья!
Я так люблю скупую жизни горсть!
В тот час, когда зима пошла на спад,
Коленопреклоненный снегопад
Вымаливал у ней три верных карты.
Он колесован шинами. Распят
На перекрестках. Но с каким азартом
Он умирает! Он все так же - над!
Прощай, зима - военная свирель!
(Как пахнет мартом! О, как пахнет мартом!)
Прощай, зима - Телль - яблочко - мигрень!
(Уже лучей безумную форель
В ручьи и лужи выпустил апрель.)
Прощай, зима - таинственная Спарта!
Ты слышишь эту радостную трель? -
Всё. Соловьи сменили снегирей!
* * *
Да, кстати заключение: итак,
Я не даю добротного ответа, -
Мол, так и так, - чтоб не попасть впросак;
Я потерял товарища-поэта,
И без его совета сам простак.
Конечно, вы обиделись: "Как так?.."
Ну, хорошо.
* * *
Уже в начале лета...
1 февр. 1968 - 8 янв. 1969
Существует запись авторского исполнения поэмы.